Королевский туман (СИ) - Белоусова-Ротштеин Татьяна Д.

— Всё настолько серьезно? — удивился Джеймс. До сих пор он как-то не интересовался развитием новомодного «искусства». — За что их запрещают?

Риплинг задумчиво потер шею:

— Ну, критерии связаны с общественной моралью и религиозностью. Советом не приветствуется показ королевской семьи, судей, священников, министров и других важных чиновников в неприличном виде. Ни над одним из ныне живущих публичных лиц нельзя насмехаться, и ни один общественный деятель или организация не могут быть унижены. А также нежелательно любое бросание тени на стиль жизни жен атлантийских чиновников в заморских владениях.

— Что б всё смотрелось пристойно, морально и «в интересах короны и государства», — кузен описал бокалом в воздухе широкую дугу.

— Нет, это всё, конечно, тоже очень важно, — серьезно возразил Риплинг, — но для таких съемок не нужно знать все улочки Тегерана и пять азиатских наречий…

— А еще, скажи, Зеф, — Седрик, не обращая внимания на его реплику, похабно ухмыльнулся, — введена цензура расовых вопросов — полный запрет на показ отношений между белыми женщинами и небелыми мужчинами.

— Да…

— А если наоборот? — Спенсер незаметно подмигнул Джеймсу. — Но знаешь, что меня огорчает больше всего? Им запрещен показ общественных беспорядков и конфликтов рабочих и фабрикантов!

— Ну, не совсем, — вскинулся Риплинг, — зато они пропускают фильмы, где показывается отказ от такого конфликта ради общей цели. Например, недавно вышел фильм «Алый вымпел», в котором по сценарию рабочие отказывались от забастовки для завершения строительства нового корабля.

— Очаровательно, — Седрик даже закатил глаза, — надеюсь, мои друзья-спичечники посмотрят этот шедевр!

— Если ты такой друг рабочих, переходи с шампанского на пиво, — не удержался от язвительности Джеймс.

Кузен только фыркнул в ответ, как бы давая понять, что такая перспектива его ничуть не пугает.

— Не ручаюсь насчет твоих друзей, но их дети точно его посмотрят. Во всяком случае те, которые не прогуливают школу, — заметил Риплинг, — дети рабочих в наше время становятся самой большой группой в школах, и для должного воспитания недостаточно только новой школьной программы. Необходимо с детства погружать разум будущих солдат Империи в обстановку, в которой они будут работать на дальних рубежах. И синематограф должен в этом помочь.

— Так сказать, идеи «твердой имперской поступи», — ввернул Седрик, — а что там за новая программа?

— Мне об этом рассказал секретарь из Департамента образования, — пояснил репортёр, опять потирая шею. — Новый метод обучения истории. Смысл в том, что повествование ведется от настоящего к прошлому. Ну, и сам стиль повествования изменился: раньше учебник истории был просто собранием дат и фактов, то теперь появился воспитательный тон. История Атлантии излагается как триумфальное движение сквозь века, прогресс среднего класса, несущего свободу и реформы в торговле и производстве. Любой политик и военный, работавший «на Империю», представляется героем, а кто противился такой работе — недостойным человеком.

— О, как жаль, что этого не делали раньше, правда, Седрик? — опять съязвил Джеймс, вспомнив их общего «друга». — Мистеру Джонсу бы не помешало…

Кузен как-то недобро сощурился.

— Но Вас, кажется, интересуют мои африканские дела? — торопливо вмешался Риплинг. — К слову сказать, еще одна важная для моей работы тема — привлечение эмигрантов в наши новые владения. Я участвовал в сьемках фильма «Родес Африканский», в котором Родезия показывалась как идеальное место для колонистов…

— Что ж, будем надеяться, теперь детей перестанут похищать у родителей и отправлять в колонии насильно, — вставил Седрик, мечтательно глядя в небеса.

— Да, Родезия. И Родс, — жестко подтвердил Джеймс и без лишних церемоний добавил, — Седрик, ты не прогуляешься немного?

— О, не буду вам мешать, — тот презрительно махнул левой рукой, — пойду, поздороваюсь с Элизабет.

Глава 27. Граф

Джеймс проводил кузена тяжелым взглядом. Потом перевел этот же взгляд на Риплинга:

— Как Вам, должно быть уже известно, я расследую нападение на магазин мистера Карла Кинзмана, — терпеливо произнес он, — расскажите, что связывало Вас с мистером Кинзманом?

— Торговые дела, — просто ответил репортёр, — можно сказать, что я подрабатывал его торговым агентом. Моя задача состояла в том, чтобы вести переговоры с обладателями интересующих Кинзмана вещей и совершать сделки от его имени.

Джеймс напряженно слушал, не пытаясь перебивать Риплинга.

— Про Кинзмана тут, в столице, болтают, что, мол, не все его дела были законными, — продолжал тот, — но лично мне его упрекнуть не чем, ни меня, ни тех, с кем я сговаривался, он ни на пенни не обманул. Жаль его, бедолагу… Как думаете, кто сотворил с ним такое?

— Я стремлюсь это выяснить, — процедил Джеймс. — Седрик рассказывал мне, что Вы, будучи в Персии, искали там некие культовые вещи. По заказу мистера Кинзмана, верно?

— Да, точно так. Он просил меня раздобыть ему меч пророка Мухаммеда, представляете! Но, да мне такие заказы не по зубам. Пришлось ему обойтись ножами персидских колдунов.

— А примерно год назад, — Джеймс понимающе кивнул, — Вас направили в Африку, но ваши дела с Кинзманом не прервались?

— Нет, ничуть не прервались, — мотнул головой репортёр, — к Африке он имел не меньший интерес, чем к Аравии.

— Припомните, пожалуйста, что Вы покупали для него в Африке?

Риплинг озадаченно потер свой рыжий затылок. А затем начал рассказывать то, что Джеймс и предполагал услышать:

— Когда я только там появился, он много чего мне заказывал, тоже в мистическом стиле. Всякие туземные штуки, типа шаманских посохов, бубнов, ножей. Он всё просил, чтобы я разыскивал как можно более редкие и древние вещи. Всё покупал, на плату не скупился.

— Он оставался доволен товаром? — быстро спросил Джеймс.

— Вроде бы, — пожал плечами Риплинг, — он покупал всё, что мне удавалось найти. А чуть больше полугода назад вдруг как-то резко потерял интерес к Африке. Наверно столичным покупателям эти штуки надоели. Только один заказ сделал, месяца полтора назад, и то, похоже, у него начались проблемы с деньгами, пришлось занимать у Родса.

— И что же он купил?

— Старинную глиняную вазу, из личной коллекции Крэгера.

— Вазу? — переспросил лорд. — Что это была за ваза? Она имела какое-то ритуальное значение?

— Насколько я знаю, нет, — пожал плечами Риплинг, — просто глиняная посуда для хозяйственных нужд. Я, признаться, не знаток. Я только передавал и получал от Кинзмана описание предметов, а уж он потом телеграфировал мне, что покупать, а что — ерунда.

— Понятно, — ровным голосом ответил Джеймс, — это всё, что Вы можете сообщить?

Риплинг виновато вздохнул.

— Да, уж простите, мы и общались-то больше по телеграфу. Не знаю, кому он мог помешать. Как по мне, это был честный человек. Жаль его…

— Спасибо, что уделили мне время.

Больше спрашивать было нечего. Риплинг не знает, просто не может знать, что за покупатели были у Кинзмана. Он вообще ничего не знает о Кинзмане!

Джеймс еще раз механически кивнул и зашагал в сторону трибун. Он опять наталкивался на гостей, опять бормотал извинения, сам того не замечая.

Нужно поговорить с Посланником. Уил обязан ответить на его вопросы! Если они хотят, чтобы Джеймс им помогал…

Но кто и когда мог украсть письма?

И куда, интересно, делать мисс Лайтвуд?!

— Милорд Мальборо? — кто-то осторожно взял его за рукав и остановил. — Вы, похоже, ничего вокруг не видите и не слышите. Не удивительно. Можно задержать Вас на пару минут?

Джеймс мотнул головой, пытаясь стряхнуть мрачное оцепенение.

Перед ним стоял граф Гелифакс, отец Седрика, собственной персоной.

Троюродного брата своей матери Джеймс последний раз видел на похоронах отца. Но и при жизни бывшего герцога Мальборо почтенный граф не стремился к родственному общению. В столице он появлялся редко, предпочитая своё загородное имение. А после скандала между Джеймсом, Элизабет и Седриком Гелифакс-старший и вовсе предпочел сделать вид, что они не знакомы.