Калейдоскоп - МаксВ

«Вот так детская игрушка! – подумал он с содроганием, – Что со мной? Что происходит?»

Через несколько секунд недомогание прошло, дыхание успокоилось, а он всё сидел будто каменный.

«Странно… Странно, почему эта штука так на меня подействовала? Или калейдоскоп тут вовсе не при чем? Приступ? Сердце шалит? Да нет, вроде бы рановато. И ведь он совсем недавно проверялся».

В этот момент щёлкнула дверь, и Виктор поднял взгляд на посетителя.

Окунев степенно, не торопясь, подошел к столу и остановился.

Раскин с трудом смог кивнуть:

– Слушаю вас, Павел Сергеевич.

– Хочу попросить прощения, я вспылил тогда, в саду, – начал Окунев, – и, видать, зря. Мне думалось, что вы меня обязаны понять, хотя почему, собственно, обязаны? И меня такая досада взяла… Судите сами: возвращаюсь из Каверны, чувствую, что все-таки не напрасно столько лет провел там в ангарах. Думал всё, что я пережил, когда посылал людей на эксперимент, окупилось, что ли. Да, я возвращаюсь с известием, которого ждал весь мир, с таким известием, что лучшего и представить невозможно! И мне, казалось, вы это сразу поймете, все люди поймут! У меня было такое чувство, словно я принес им ключи от рая. Ведь это так и есть, Виктор Борисович… Так и есть, другого слова я не могу подобрать.

Окунев оперся ладонями о стол и наклонился вперед.

– Неужели вы меня не понимаете, председатель? – произнес он шёпотом. – Ну хоть сколько-нибудь?…

А у Раскина в этот момент дрожали руки, он опустил их на колени и сжал в кулаки до боли в суставах.

– Понимаю, – прошептал он в ответ, – кажется, я всё понимаю.

Он и в самом деле понял...

Понял больше того, что ему сказали слова. Он физически ощутил кроющуюся за словами тревогу, мольбу, горькое разочарование. Ощутил так явственно, будто сам на минуту стал человеком-игрецом, и говорил за него.

– Что с вами, Виктор Борисович? – испуганно воскликнул Павел, – Что случилось?

Раскин пытался заговорить, но слова не давались ему. Горло словно закупорило пробкой боли. Он боялся, что не сможет больше вдохнуть. Сделал усилие и с натугой, тихо заговорил:

– Скажите, Павел Сергеевич… Вы, когда находились в Каверне, в облике игреца, вы там приобрели много новых качеств. Верно? Много такого, чего человек совсем не знает или представляет себе очень смутно. Вроде мощной телепатии… Или, скажем…

– Да, – подтвердил Окунев, – я многое там приобрел. Но ничего не сохранил. Это так. Как только снова стал человеком, так и вся моя натура снова стала прежней, человеческой. Ничего не прибавилось. Остались только смутные воспоминания и… Трудно подобрать точные слова, поймите... Ну, и тоска какая-то, что ли.

– Значит, вы не сохранили ничего из качеств, которыми обладали, когда были игрецом?

– Совершенно ничего.

– Подумайте хорошенько, скажите – а не осталось у вас способности внушить мне какую-нибудь важную для вас мысль? Сделать так, чтобы я воспринял что-то так же, как вы воспринимаете?

Павел развёл руками:

– Увы, нет.

Раскин вытянул руку, подтолкнул пальцем калейдоскоп. Он откатился и снова замер. С усилием спросил:

– А по какой причине вы сейчас вернулись?

Ненадолго задумавшись, Окунев поднял взор на собеседника, и уверенно сказал:

– Чтобы найти общий язык с вами. Сказать, что я совсем не обижаюсь. И попытаться объяснить вам свою позицию. Просто мы по-разному глядим на вещи, только и всего. Стоит ли из-за этого ссориться…

Виктор согласно кивнул:

– Понятно. И вы по-прежнему твердо намерены обратиться к людям?

Павел кивнул:

– Я обязан это сделать. Уверен, вы меня поймёте, Виктор Борисович. Это для меня… это… ну, в общем, что-то вроде религии, что-ли. Я в это верю и обязан рассказать другим, что существует лучший мир и лучшая жизнь. Должен указать им дорогу. Объяснить свои умозаключения. Всё-таки, я много пережил.

– Мессианство, – произнес Раскин.

Окунев выпрямился:

– Ну вот, так я и знал. Начинаете свою любимую демагогию. Насмешка не…

– Павел, не говорите так. Вовсе я не насмехаюсь, – мягко возразил Виктор.

Он поставил калейдоскоп торчком и принялся его поглаживать, размышляя: «Не готов… Еще не готов… я должен в себе разобраться. Хочу ли я, чтобы он понимал меня так же хорошо, как я его понимаю?»

– Послушайте, Павел Сергеевич, – сказал он, – подождите день-два. Потерпите немного. Два дня, не больше. А потом побеседуем с вами ещё раз.

Окунев мотнул головой:

– Я прождал достаточно долго.

Раскин сделал упреждающий жест ладонью:

– Послушайте меня, пожалуйста – мне нужно, чтобы вы поразмыслили вот о чём… Человек появился миллион лет назад, он был тогда просто животным. Потом шаг за шагом взбирался вверх по лестнице эволюции. Шаг за шагом одолевал трудности и созидал свой образ жизни, созидал свою философию, вырабатывал свой подход к решению практических проблем. Сегодняшние возможности человека намного выше вчерашних. Завтра они будут больше сегодняшних. Впервые за всю историю своего племени человек, что называется, начинает осваивать технику игры. Можно сказать, он только-только пересек стартовую черту. Дальше он в более короткий срок пройдет куда больше, чем прошёл до сих пор.

Может быть здесь, такого блаженства, как под землёй, в Каверне, не будет, но, может быть, нас ждет нечто совсем другое. Возможно, человечество – серенький воробушек рядом с игрецами. Но это наша жизнь. То, за что боролся человек. То, что он построил своими руками. Предначертание, которое он сам выполнял.

Он ещё раз внимательно посмотрел собеседнику в глаза, и продолжил:

– Страшно подумать, Павел, неужели в ту самую минуту, когда из нас начинает получаться толк, мы променяем свою судьбу на другую, о которой ровным счетом ничего не знаем, даже не догадываемся, чем она чревата?

– Я вас понял. Хорошо, подожду, – ответил Окунев, – Подожду день-два. Но предупреждаю – вам от меня не отделаться. Не удастся меня переубедить.

– Большего я и не прошу, – Раскин встал и протянул ему руку, – По рукам?

Но, пожимая руку Павла, он уже знал, что всё это понапрасну. Серемар не Серемар, а человечество стоит перед решающей проверкой. И его учение только усугубляет все дело. Потому что модификанты своего никогда не упустят… Если он, верно угадал, если они задумали таким способом избавиться от человечества, то у них всё предусмотрено. К завтрашнему утру так или иначе не останется ни одного мужчины, ни