Женщины, которые любили Есенина - Борис Грибанов

— А поэт живет, — продолжал он, улыбаясь. — Я, Есенин, оставлю после себя стихи. И они будут жить. Такие стихи, какие я пишу, будут жить вечно.

За насмешливым, поддразнивающим тоном скрывалось нечто крайне жестокое. Когда я перевела то, что он сказал, на лицо Изадоры набежала тень. Потом она неожиданно обернулась ко мне и очень серьезно сказала:

— Скажи ему, что он не прав. Скажи, что он ошибается. Я дарю людям прекрасное. Когда я танцую, я вкладываю всю свою душу. И это прекрасное не умирает. Оно где-то живет. — Неожиданно ее глаза подернулись слезами, и она добавила на своем коверканном русском языке: — Красота не умирает.

А Есенин, уже вполне удовлетворенный эффектом своих слов — иногда его охватывало болезненное желание уязвить Изадору или унизить ее, — стал сама нежность. Характерным жестом он притянул кудрявую голову Изадоры к себе и похлопал ее по спине, шутливо сказав:

— Эх, Дункан…

Изадора улыбнулась. Все было забыто».

Вскоре после этого Есенин прочитал вслух несколько стихотворений Пушкина. Потом он заметил:

— Ты знаешь, большевики запретили использовать слово «Бог» в печати.

— Большевики правы. Бога нет. Все это старые глупости, — ответила с запинкой Дункан по-русски.

Есенин ухмыльнулся и с насмешливой иронией, словно разговаривая с ребенком, который тужится казаться умным и взрослым, сказал:

— Эх, Изадора! Ведь все от Бога. Поэзия и даже твои танцы.

— Нет, нет, — настаивала Дункан уже по-английски. — Скажи ему, что мои боги красота и любовь. Других не существует. Откуда ты знаешь, что Бог есть? Греки знали это давным-давно. Люди придумали себе богов, чтобы утешать себя. А их нет. Нет ничего за пределами наших знаний. Мы их только изобретаем или воображаем. Ад находится здесь, на земле. И рай тоже.

Она выпрямилась, похожая на кариатиду, прекрасная, блистательная и устрашающая. Неожиданно она вытянула руку и, показывая на постель, сказала по-русски, с огромной силой в голосе:

— Вот Бог.

Ее рука медленно опустилась. Она повернулась и вышла на балкон. Есенин сидел в кресле, бледный, молчаливый, совершенно уничтоженный.

С сожалением приходится признать, что Есенин бывал способен в отношении Дункан на ни чем не вызванную жестокость. Один мемуарист писал, что иногда Есенин наносил ей очень болезненный удар: он язвительно и с пренебрежением говорил о ее вечном трауре по погибшим детям. Однажды Есенин позволил себе такую резкость в Венеции. Мемуарист объяснял это ревностью, которую тот испытывал, когда сравнивал ее прошлую жизнь со своей. Есенин был уверен, как не раз говорил он Айседоре, что он единственный гений в России. Ее искусство, как и ее прошлое, — это то, что он хочет подчинить своей поэзии и своей жизни.

Другой современник рассказывал (правда, с чужих слов) об эпизоде, имевшем место в Берлине.

Однажды Есенин вернулся в отель и застал свою жену плачущей над альбомом с фотографиями ее детей. Он грубо вырвал альбом из ее рук и швырнул его в горящий камин с пьяным криком:

— Ты тратишь слишком много времени, думая об этих … детях!

А в Венеции тем временем атмосфера накалялась. Супружеская пара Есенин-Дункан обычно проводила свое время в пляжном домике рядом с отелем, где они жили. Сохранились фотографии, сделанные, как предполагают, в августе 1922 года. На них запечатлен Есенин в свободно сидящей на нем светлой пижаме и несколько пополневшая Дункан. На одной из фотографий видно, как Айседора крепко держит Есенина за руку. Как собственница. А у Есенина нервы напряжены до предела — он с трудом удерживает себя от запоя. Любовь Айседоры, нежная и добрая, тоже несколько раздражала его постоянным посягательством на его свободу.

Однажды Есенин заявил, что хочет отправиться на прогулку, на что Дункан немедленно объявила, что либо она сама, либо горничная Жанна, либо Лола Кинель будут сопровождать его. Есенин сердито отозвался:

— Я иду один. Я хочу побыть один. Я просто хочу погулять один.

Айседора воскликнула:

— Я не пущу его одного. Он может убежать. Такое уже было в Москве. А тут кругом женщины!

В комнате воцарилось молчание, потом Есенин неожиданно упал в кресло и очень спокойно обратился к Лоле Кинель:

— Скажите ей, что я никуда не иду.

Дункан всхлипнула, Есенин бросился на постель лицом вниз, а она принялась целовать его голые пятки. Кинель предпочла ретироваться.

А на следующий день Есенин запил после более двух месяцев воздержания. Они нашли его в пляжном домике. Есенин сидел, перед ним стояла бутылка шампанского, лицо у него было серым и опухшим.

После этого Есенин сбежал из отеля. Айседора вместе с Лолой Кинель отправились на поиски, предварительно осушив бутылку шампанского.

«Прошел час, второй, — вспоминала Кинель, — Изадора время от времени становилась разговорчивой. Вино привело ее в мечтательное настроение. Она начала с юмором и иронией рассказывать о своих любовниках, о странностях судьбы, которая посылала ей в любовники только эксцентричных мужчин. Она обсуждала со мной наилучший способ самоубийства — поскольку именно это она решила совершить, если мы найдем Есенина мертвым. При этом она хрустела подсоленным миндалем».

Когда они вернулись на пляж отеля, Дункан, растянувшись на песке, сказала:

— Нет, я не думаю, что мне следует кончать жизнь самоубийством, мои ноги все еще прекрасны.

А Есенин тем временем благополучно вернулся в их номер в отеле, после того как хорошо выспался под кустом в саду. При этом он снова стал настаивать на своем желании прогуляться одному.

Пребывание Есенина и Дункан в Италии подходило к концу. Сергей Александрович, надеясь обрести в Париже большую свободу, попросил Лолу Кинель перевести Айседоре его требования.

— Когда мы приедем в Париж, я хочу иметь собственный ключ от дома. Я хочу приходить и уходить, когда мне заблагорассудится, и хочу гулять один, если мне так нравится. Никаких приказов. Я не болен, и я не ребенок. Скажите ей это. Я желаю иметь абсолютную свободу — даже других женщин, если захочу. Я не собираюсь сидеть взаперти в отеле, как невольник. Если я не могу делать то, что хочу, я уеду. Я могу здесь сесть на пароход до Одессы. Я хочу обратно в Россию. Будет интересно познакомиться с этими француженками… Я так много слышал о них.

Это последнее замечание было высказано тоном капризного ребенка, который ужасно хочет попробовать новое пирожное, о котором уже слышал.

Вот тут-то Лола Кинель взорвалась и бросила Есенину в лицо:

— А вы порядочная сволочь!

Накануне вечером она не отправила две телеграммы, сочиненные пьяным поэтом двум своим литературным друзьям — одному в Москву, другому в Берлин — с призывом немедленно приехать.