Ртуть и золото - Елена Леонидовна Ермолович

высоких колесах, начиненное подушками и пледами, и среди подушек и пледов прятался маленький кудрявый господин в муфте и в зеленых очках. Яков догадался, что мимо него несут сейчас надежду и опору русской политики – могущественного вице-канцлера Остермана. Надежда сидела в подушках с лицом скорбным и кислым – явно не рада была предстоящей аудиенции. Гайдуки вознесли кресло на ступени, утвердили и покатили – и эта манипуляция очевидно далась им с трудом, так тяжело было кресло.

Яков проскользнул за спинами гвардейцев и устремился к своей цели.

Де Тремуй обрадовался Якову, как родному – нежно приобнял за плечи и увлек в недра своих владений.

– Ты выберешь маску, и я отошлю ее с казачком нашей красавице Коломбине, – воркующим голосом почти пел виконт, очень довольный. – А ты останься, сыграй со мною – хоть полчасика, я смертельно скучаю в этой мордашевской вотчине…

Вотчина сия весьма и весьма напоминала пространство за театральной сценой – такие же болваны с нарядами и шляпами, с пустыми кожаными лицами, подписанными чернилами или мелом: «Э.И.Б.» (Бюрен), «фрау Б.Г.Б.» (Бюренша), «С.Л.» – видать, Степан Лопухин, «Г. Р. Лев.» – ну, это обер-гофмаршал. На гладких мордах театральных болванов вот так же было – «Ниро», «Аницетис», «Поппеа»… На полках вдоль стен пылились шляпы и маски, и Тремуй широким жестом пригласил Якова – выбирай.

Доктор снял с полки черно-алую «коломбину», и де Тремуй тут же свистом подозвал казачка – тот мгновенно вынырнул из-за манекенов.

– Отнеси эту ряшку нашему Ла Брюсу, – велел хозяин гардеробной, – он в своем театре, за сценой, наверняка одну ее и ждет.

Казачок цапнул маску и убежал – со скоростью хорошей гончей.

– Как ты их выдрессировал, – восхитился Яков. – Был – и нет. Неужели придворные еще не ломятся к тебе за нарядами – перед маскарадом?

– Как же, – усмехнулся Тремуй, – отсовещаются с ее величеством – и попрет народ, кто за чулками, кто за сбруей… Сейчас совет, с министрами, с канцлерами – им попросту некогда, все сидят в приемной и подслушивают.

– Я видел, как Остермана грузили из кареты, – вспомнил Яков. – Кажется, он при смерти – в таких очках и с такою муфтой…

– Горбатого лепит! – развеселился виконт. – Эдак и я умею. Остерман не переносит Ягужинского и готов разыграть хоть чуму, лишь бы не заседать с ним в одной комнате. Но, видишь, он не хочет, а его берут и несут, даже кресло ему сделали – на колесах. Очень нужный империи человек – вице-канцлер, без него империи никуда. Мне тоже нужен совет – от тебя, доктор, ты же говорил мне, что ты еще и алхимик.

– Более или менее, – пожал плечами Яков.

– Пойдем за мною, в закуточек, дашь мне алхимический совет. – И виконт повлек Якова за собой, мимо распялок с плащами и болваних, одетых в «робе де парад».

В закуте стоял резкий запах и высился таз с темной жидкостью.

– Царская водка! – догадался доктор. – Ты что ж, выжигаешь золото из вверенных тебе шляп?

– И не только из них – есть еще жилеты и перевязи, – похвастался Тремуй. – Взгляни, профессор, все ли у меня в порядке? Один парнишка собрал мне эту лабораторию, да только третьего дня повесили его, а сам я в алхимии ни уха ни рыла не смыслю. Глянь, нет ли где прокола какого?

Ван Геделе оглядел реактивы на полках, ванночку с царской водкой, спиртовку и тигель.

– Так вот во что ты предлагал мне сыграть, – догадался доктор. – И не боишься, Виконт, что поймают тебя однажды – за этим делом?

– На входе еще один казачок – на шухере, – пояснил Тремуй. – Эти два мальчишки – сироты, я им заместо папаши. Преемничков выращиваю – на свое место.

– Сразу двух?

– Так им бы обоим – еще дожить, – вздохнул Виконт.

– Хорошо, я покажу тебе, как выжечь золото, смотри и запоминай. Может, выйдет и не совсем так, как у твоего парнишки – алхимия штука капризная, каждый ей по-своему поклоняется.

– Уж разберусь. – Тремуй, как фокусник, внезапно вытащил откуда-то пыльную шляпу, мерцавшую золотыми позументами, и протянул доктору. – Прошу, маэстро.

Виконт смотрел очень внимательно – пока Яков выжигал золото из шляпы, смотрел так, как будто вбирал в себя все алхимические манипуляции, жест за жестом. И когда на дне тигля показались шарики золота – совсем немного, – проговорил задумчиво:

– Это как свинью стричь – визгу много, а толку мало…

– Шухер! – в закуток влетел красный, заполошный казачок. – Двое явились! Стоят на входе, жалами водят…

– Так иди встречай, – Тремуй торопливо задул спиртовку, накрыл крышкой таз с кислотой. – А нас тут нет.

Мальчишка убежал, и Виконт притворил и без того незаметную дверь, но оставил щель и приник к ней – смотреть, кто же пришел.

– Если открыть – вонь пойдет, – пояснил он, – а так проветрится – и я к ним выгляну. Если оно того стоит. А ты сиди.

Яков так же подобрался к приоткрытой двери, сел на корточки и посмотрел – ему ведь тоже до смерти было интересно.

Они осторожно пробирались по узкому коридору среди шляпных коробок, и манекенов, и одежных распялок, порой отводя от себя расшитые полотнища – словно ветви в лесу. Обер-гофмаршала Яков признал без труда – еще бы, такое золотое солнце. А второй, каштаново-серебристый, такой же изящный и хрупкий, как Левенвольд, но темный – лунный его двойник. Тремуй шепотом подсказал:

– Остерман… ну надо же…

– Он разве может ходить?

– Как видишь.

Серебристо-каштановый Остерман свои зеленые очки держал в руке, играл ими. Он оглядел гардеробную, близоруко прищурясь, и позвал:

– Анри!

– Господин Мордашов болеет, – тут же вынырнул из-под расшитых подолов ушлый казачок. – За него месье Тремуй.

– Так сбегай, поищи Тремуя, – Левенвольд шлепком направил мальчишку к двери. – Иди-иди, погуляй. Мы все выберем сами.

Яков из своего укрытия с интересом наблюдал за этой парой. Остермана он прежде не видел (и в коляске толком не разглядел), но по рассказам представлял себе старикашкой, болезненной развалиной. Дядюшка сделал дурную рекламу, расписывая ипохондрию вице-канцлера и бесконечные воображаемые его недуги. Живой Остерман оказался относительно молод, двигался легко, пусть и не пританцовывал в дюйме от пола, как его спутник, и по всему видно было – ему вовсе не чужды лукавство и склонность к мистификациям.

– Кто такой Тремуй? – спросил он обер-гофмаршала, и тот лишь поморщился.

– Доппельгангер, второй такой же, из оранжереи. Они вечно сидели рядом на стульях и мотали пряжу, как мойры. Такой же старый пьяница – наверняка сладко спит сейчас среди этих шляп.

– Мы не станем говорить о