Мари Антильская. Книга первая - Робер Гайяр

— Боже, как вы трогательны, Мари! — искренне восхитился Фуке.

— Стало быть, теперь вы наконец поняли, почему я проявляю такой интерес к семейству, которому обязана всем? Неужели вы все еще испытываете ревность к Дюпарке? И не кажется ли вам, что у меня есть причины нанести визит господину Белену д’Эснамбюку?

— Что ж, извольте, навестите Белена д’Эснамбюка, если вам так угодно! — весело воскликнул он. — Ваш визит хоть ненадолго скрасит его унылую, темную комнату…

— А где это? Я ведь даже не знаю, где он живет…

— В одной таверне, на улице Жунер… Если хотите, я отвезу вас. Моя карета ждет меня…

— Нет, благодарю вас. Мне еще надо приготовиться к балу. Я хочу заехать к господину Белену по пути на бал.

Фуке поднялся с места и зашагал взад-вперед по комнате, которая уже почти полностью была окутана тьмой. Можно было различить лишь сгустившиеся тени вокруг массивной мебели, и маркиз глянул на белеющую фигурку Мари, которая так и продолжала не шелохнувшись сидеть в своем кресле.

Они долго молчали. Царила такая глубокая тишина, что Фуке казалось, будто он может услышать, как громко бьется его сердце. Ему было невыносимо больно от мысли об ее отъезде, но Мари была права — он никогда не питал слишком больших надежд на взаимность. Конечно, она позволяла ему некоторые вольности, но все это не шло слишком далеко: один-два поцелуя украдкой, мимолетные ласки, они только дразнили, распаляли его страсть, не удовлетворяя и не насыщая, заставляя желать ее еще больше всякий раз, когда он видел ее.

— Надеюсь, — прервала вдруг молчание Мари, — вы не добавите к горечи нашей разлуки душевную боль, от которой без труда могли бы меня излечить.

— Что вы имеете в виду?

— Я говорю о Дюпарке…

Он тяжело вздохнул.

— Но, поверьте, я ничего не могу поделать! — проговорил он. — Во всяком случае, совсем немного. Все решения принимает компания. А Дюпарке вел себя оскорбительно, вызывающе, непримиримо.

Она поднялась и подошла к нему.

— Не отрешайте его. Прошу вас… У меня такое чувство, что если я не сделаю для этого человека всего, что в моих силах — а мне думается, я могу сделать многое, — добавила она с обворожительной улыбкой, — то это принесет мне несчастье!

— Что правда, то правда, — заметил он слегка охрипшим от возбуждения голосом, — вы многое можете, Мари.

Он обнял ее. Разглядел в темноте ее губы, почувствовал прерывистое, неровное дыхание.

— Я мог бы отложить его окончательный отзыв, — проронил наконец он. — Дать ему отсрочку в надежде, что он образумится, раскается в своих поступках и будет делать то, чего от него ждут…

— Вы обещаете?

— Обещаю.

И она дала ему заслуженное вознаграждение — губы их слились. Ей не пришлось слишком принуждать себя, она целиком отдалась поцелую, даже сама прижимаясь к нему все крепче и крепче. Рука его скользнула вниз, забралась под ткань платья, слегка раздвинула пластинки корсета и извлекла грудь, к которой он тут же сладострастно припал губами.

Она знала, что ее уступчивость — самое надежное средство добиться, чтобы он выполнил свое обещание. Но и сама она тоже получала наслаждение от этих ласк, они возбуждали ее, и не было ни сил, ни желания противиться напору Фуке.

Надо было сделать так, чтобы у него остались прекрасные воспоминания — воспоминания, которые привяжут его к ней так крепко, что он уже не сможет забыть о своем обещании. Ей казалось, что она отдалась ему целиком, до конца; но, приобщенная к этим ощущениям неполной близостью с Сент-Андре, она отдавала лишь крошечную частицу себя — ту, что открыл ей этот опыт чувственности.

Фуке был в любовных делах куда опытней и просвещенней.

Он обхватил ее за бедра, крепко прижал к себе и, заставив изогнуться в талии и откинуться назад, принялся пробираться ко все более интимным местам, но тут она вздрогнула всем телом, резко отпрянула и испуганно воскликнула:

— Ах, вам надо уходить! Уходите, уходите же поскорей!

— Как, уже? — разочарованно пробормотал он.

— Прощайте! Я слышу шаги Жюли… — пояснила она. — Я напишу вам. Мыслями я всегда буду с вами… Пока не вернусь!

Он улыбнулся. Теперь и она тоже дала ему обещание. Он взял ее руку и, с благоговением поднеся к губам, проговорил:

— Я сделаю все, что от меня зависит, чтобы вы пробыли на Мартинике как можно меньше. Сент-Андре быстро надоест на острове. Мы тут же отзовем его, и вы вернетесь назад…

— Прощайте, мой милый маркиз!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мари ловко обводит вокруг пальца маркиза де Белиля

После наступления темноты парижские улицы не внушали особого доверия. Неторопливо движущуюся карету, запряженную четверкой лошадей, сопровождали четверо факельщиков. Несмотря на поздний час, погода стояла теплая, и большинство торговцев беззаботно оставили свои лотки прямо перед дверьми, под прикрытием массивных деревянных навесов. Несмотря на свет факелов, трудно было различить эти преграды, куда менее опасные в сравнении с прочными тумбами, что возвышались на каждом перекрестке, служа для закрепления цепей, коими пользовались специально избираемые эшевены, дабы сдержать или, напротив, ослабить натиск людской толпы.

Когда карета добралась до улицы Жунер, она оказалась такой узкой, что пробраться по ней не было никакой возможности.

Приподняв юбки, Мари проворно соскочила на землю и велела слугам следовать за ней.

Она знала, что ей не составит большого труда отыскать таверну, где обитал Белен, однако из осторожности она все-таки предпочла, чтобы факельщики сопроводили ее до самого порога.

Прямо посреди улицы зияли огромные, точно пруды, лужи, по бокам, подле сточных канав, скопилась застарелая, топкая грязь. Мари пришлось предпринять все меры предосторожности, чтобы уберечь свое бальное платье, и не придавай она такого большого значения визиту к человеку, которого прежде и в глаза-то не видела, этому Белену д’Эснамбюку — это имя так часто повторялось при ней еще с малолетства, — она, конечно же, отказалась бы от своей затеи и отправилась прямо на бал, который давал в тот вечер парижский купеческий старшина.

На пороге постоялого двора она снова с минуту поколебалась. В зале было уже полно народу: развязно смеялись и нарочито громко разговаривали между собой мушкетеры, потягивали вино «Лонгжюмо», ужиная птицей «а-ля Сен-Дени» и закусывая гонесским хлебом, караульные стрелки.

Услужливые девушки бегали от стола к столу, размахивая руками, громко крича, хохоча во все горло, и, не слишком сердясь, добродушно отталкивали нахальные руки, которые успевали ущипнуть их мимоходом за ляжки или ухватить за грудь, когда те проходили меж столов.

Мари понимала, что ей волей-неволей придется пройти через эту залу, до отказа заполненную подвыпившим, шумным и крикливым людом. Однако она знаком приказала факельщикам подождать ее на улице и решительно вошла в таверну.

Словно по волшебству, воцарилась мертвая тишина. Мари, которая была в курсе всех ужасающих парижских происшествий, сразу охватил страх. Она знала истории про садиста по кличке Отмычка, который, «вжавшись в стену», бросался на проходящих мимо женщин и, крепко обхвативши их руками и шаря по животу, так давил железной перчаткой на самые чувствительные места, что нестерпимая боль, какую это доставляло несчастной — по свидетельству одной садовницы, которой довелось испытать все это на себе, — превосходила даже самое живое воображение… Она знала, что буквально на каждом перекрестке ее подстерегают карманники, нищие бродяги и прочий сброд. Что совсем недавно банда грабителей взломала двери церкви Сен-Жермен и что повсюду, во всех уголках столицы, орудуют «братья-самаритяне» и «рыцари поножовщины»…

Она боялась, как бы ее наряд не вызвал зависть, а сверкающее бриллиантовое колье — алчное желание завладеть им.

Стараясь унять охватившую ее дрожь, она поспешила к одной из служанок и, не мешкая, нарочно погромче произнося имя, спросила, где она может найти господина Белена д’Эснамбюка. Не без оснований полагая, что оно должно быть известно большинству посетителей заведения. И не ошиблась. Подвиги старого мореплавателя сделали его знаменитостью. Не проходило и дня, чтобы к нему не заявлялись всякие темные личности, жаждущие получить место на корабле и отправиться на острова с тайной надеждой, едва добравшись до Мартиники, Мари-Галант или Сен-Кристофа, сделаться там пиратами или корсарами.

Она заметила, как сразу же изменилось выражение лиц. До слуха донеслись приглушенные реплики, частью лестные, из которых можно было понять, что ее приняли за придворную даму, посланную к старому моряку с каким-то важным поручением.

Выказывая ей всяческие знаки почтения, служанка провела ее во внутренний дворик и указала на лестницу, что вела в комнату Белена.