Дары Кандары - Ника Батхен

– А как же мама?

– Она ошиблась. И я ошибся. Хорошо, что эту ошибку можно исправить. Я рад, что ты дома… –

трибун качнул на языке имя – Аврелий. Аврелий Амброзий Младший, мой сын. Мир?

– Мир. А ты здорово дерёшься, отец, – рассмеялся юноша, – в настоящем бою ты бы меня убил.

– Или ты бы отсёк мне ногу, малыш, – улыбнулся трибун и обнял сына, – пойдём домой! Ты устал,

голоден, отдохни и поешь, а завтра мы устроим пир и принесём жертву Митре в честь продолжения рода.

Хочешь сам сразиться с быком?

Аврелий помрачнел:

– Я готов выйти на бой со зверем, если это нужно, но не буду приносить жертвы. Я христианин.

– Вот как? – про себя Аврелиан недобрым словом помянул Туллию, – а то, что мой лучший друг,

возлежащий со мной за одной трапезой, – дикий сатир с рогами – тебя не смутит?

– Нет. Ирландец, который крестил меня, говорил, что любая душа может спастись.

Сын смотрел прямо, Аврелиан узнавал свой упрямый взгляд, чуть сведённые узкие брови.

– Ладно. Молись кому хочешь, хоть Христу, хоть Аммону, хоть Венере Капитолийской. Только рабов

мне не порти. Договорились?

Сын замялся на мгновение, потом кивнул. Аврелиан не мог на него наглядеться – едва

пробивающиеся усы, мокрые локоны, загорелые щёки, блестящие от дождя мощные плечи, которые

буквально через год-два нальются мускулами – у мальчика фигура Дискобола. От клятой Туллии – только

улыбка, почти что девичья, и крупные белые зубы. Мой. Сын. Мой сын!!!

Довольный Напайос приплясывал у портика:

– Ты ещё сомневался – твой, только ещё упрямей!

На ходу Аврелиан ткнул сатира кулаком в брюхо и увернулся от острых копыт – лягался козёл

пребольно.

– Эй, Германик, Саллюстий, Верцингеторикс, ад бы тебя побрал! Собирайте всех наших на

пиршество завтра ночью. Пусть пригонят быка с полей, да смотрите без единого белого пятнышка! Пусть

подвесят котлы да поставят вариться пиво! Пусть рабыни зажгут курения и подготовят покои – ко мне

приехал сын! Смотрите все – вот ваш молодой господин Аврелий Младший!

Хитрый лис управляющий первым подошёл поклониться будущему хозяину:

– Прикажете ванну?

– Да, ванну, ужин, одежду, ложе, массажиста – Аврелиан прищурился на сына, – женщину? Нет,

женщин не надо, видишь, мальчик устал. И нам с Напайосом в мои покои ещё фалернского!

До утра они пили, ели солёные орешки, сушёный сыр, персики и снова пили. Пятнадцать лет

впустую. Пятнадцать лет Аврелиан едва прилагал усилия, чтобы поддерживать виллу в относительной

безопасности и благополучии. Два посёлка бриттов отказались платить налоги, один сожгли дотла саксы,

порубив заодно шестерых старых легионеров. Вилле нужен ремонт, бассейн иссяк, вина в подвалах едва ли

на год… «Если так надираться – и на месяц не хватит», – ввернул Напайос. Пятнадцать лет – на чтение

Петрония и Апулея, прогулки по побережью под шорох волн, фехтование с пленниками и спаньё с

бриттскими девками. А сын в это время рос, учился ходить, ездить верхом, держать оружие, понимать

красоту и мыслить. Какой же я идиот… с этой мыслью Аврелиан уснул.

Неизбежного похмелья удалось избежать – с утра трибун проснулся, ощущая себя тридцатилетним.

Сорвал со стены гладиус, вылез в окно и голым заскакал по росистому саду, рубя наотмашь прохладный

воздух. Рабыни-садовницы с визгом разбегались, перепуганный управляющий сунулся спросить не нужно

ли чего господину и был послан к воронам. Молодой германец, с которым трибун обычно звенел мечами,

оказался повержен трижды и запросил пощады. Только звон бронзового колокола, возвещающий о трапезе,

заставил Аврелиана вернуться в дом и покорно отдаться в руки брадобрея и одевальщицы.

Завтрак прошёл на удивление сухо. Отец и сын приглядывались друг к другу, обменивались

незначительными вопросами. Первый порыв прошёл, появилась неловкость, каковая всегда случается при

разговоре двух практически незнакомых людей, разделённых и возрастом и воспитанием. Обычно ехидный

Напайос ел молча и почти не пил, казалось сатира что-то тревожит. После трапезы Аврелиан собрал на

заднем дворе всю фамилию – от управляющего до девчонок-посудомоек – и пообещал, что засечёт до

полусмерти, а потом продаст на рынке в Эборакуме любого, кто обмолвится мальчику, какой шлюхой была

его мать. Поглядев на испуганные лица рабов, трибун удостоверился, что они будут молчать, и

распорядился ещё раз насчёт вечернего празднества. Мальчишки-посланцы – кто пешком, кто на шустрых

пони – отправились по фермам и в посёлок ветеранов, а к сторожевой башне на границе владения

управляющий самолично запустил почтового голубя.

Завершив утренние дела, трибун предложил сыну прогулку по его будущему поместью. Невзирая на

некоторое запустение последних лет, ещё оставалось, чем похвалиться – в глухой провинции у моря можно

жить почти так же роскошно, как в столице Империи. Аврелиан гордился бассейном с подогретой водой,

розовыми кустами, капустными грядками, аллеей статуй римской работы. Бронзовая, чернёная фигура

засыпающего сатира очень напоминала Напайоса. Трибун показал сыну очаровательную мраморную

беседку, где любила сиживать Туллия, но говорить о матери они не стали.

Молодой Аврелий не замедлил оглядеть внешние стены виллы и порадоваться, что укрепления

содержатся с должной тщательностью. Он тоже слышал об ордах саксов и рассказал отцу о погроме в Аква

Сулис. По счастью, насытившись добычей, варвары сели на корабли и убрались на континент, но до зимы

могут приплыть и новые. Аврелиан согласился, что да, опасность ходит под боком, с тех пор, как из

Британии вывели легионы, в стране с каждым годом всё неспокойней. У префекта провинции нет ни власти,

ни войск, ни денег, каждый округ обходится своими силами, те, кто посильней – начинают грабить соседей,

будто не римляне вовсе. Сын на это вздохнул: птичий клин, волчья стая и человечье стадо без вожака

непременно собьются с пути, рассеются и погибнут. У Восточного Рима есть император – и государство

растёт и ширится. У Западного – скипетр власти принял капризный ублюдок и варвары едва не обрушили

стены Вечного города. Как говорил великий Цезарь: лучше быть первым в деревне… Аврелиан улыбнулся и

ничего не сказал. Сын оказался не только умён и отважен, но и честолюбив.

Девчонка-рабыня прервала увлекательный разговор. На виллу пожаловали пограничные легионеры.

Удивительно, что так быстро – Аврелиану казалось, что голубь ещё должен лететь над лесом. Или за

беседой они забыли о времени?

Причина оказалась в другом. Одноглазый Валерий и Лупин по прозванию Люпус Эст ввечеру взяли

пленника. Сакса. Скорее всего – шпиона. Татуированный белокурый гигант был ранен, но держался стойко

и глядел на трибуна с такой бешеной злобой, что трибун засомневался в осмысленности допроса. Он

хорошо знал людей – такие почти не ломаются. Экзекутор на вилле, конечно, был, но в обязанности его

входила исключительно порка нерадивых рабов. Но попытка не пытка… Аврелиан велел вести пленника в

подвал, и туда же позвать Верцингеторикса – своему знанию варварского наречия он не очень-то доверял.

Попался сакс просто – они с приятелем вышли к границам имения, завидели пост и под шумок

решили башню поджечь. По счастью, следуя обычаю римлян, старики держали внизу гусей и птицы

заголосили, почуяв чужих. Одного сакса парни пробили дротиками, второй попал в сеть, потому и

доставлен был почти что неповреждённым. Оставалось понять – а зачем это саксы вышли в лес погуляти?

Как и ожидалось, пленник молчал. Ни обещание сохранить жизнь, ни угроза кнута, ни даже

раскалённый нож не пробудили его разговорчивость. Неопытный в таких делах Аврелий тайком кривился,

его мутило. Трибун тоже не любил пыток. Пожалуй, самым логичным было бы усилить охрану башни, а

упрямца сковать и загнать в эргастерий, чтобы осенью продать на первом же торгу. Но в допрос вмешался

хмурый Напайос. Он проверил верёвки, стягивающие могучее тело пленника, потрогал бицепсы… и

погладил сакса по плечу – раз, другой. Чуткие смуглые пальцы побежали по шее, коснулись кудрявой

золотой бороды, опустились к груди… Сатир расплылся в улыбке, медленно облизнул губы большим

языком, всмотрелся в синие глаза сакса, ухмыльнулся ещё шире. Ладони продолжали свою работу. Мускулы

сакса вздулись, лицо покраснело, взгляд замутился – это было так отвратительно, что Аврелий Младший