Месть Ориона (Орион - 2) - Бен Бова

Двое вооруженных воинов ухватили его под руки и поставили на ноги.

- Пошли, - проговорил Менелай.

Я встал перед ним:

- Этот человек служит мне. Я сам позабочусь о нем.

Но прежде чем Менелай успел ответить, вмешался Нестор:

- Великий царь захотел видеть сказителя. Никто не может противиться его воле!

Более короткой речи от этого достопочтенного старца я еще не слышал.

Слегка пожав плечами, Менелай направился к лагерю Агамемнона. Слуги его волокли Политоса по песку, за ними следовали Нестор, я и все, кто слушал сказителя.

Жирный Агамемнон, раскрасневшийся от вина, все еще восседал на троне среди сокровищ Трои. Как только Политос появился перед ним, короткие пальцы царя впились в ручки кресла. На каждом его пальце - даже на больших - поблескивали кольца.

Сказитель трепеща склонился перед великим царем, с гневом смотревшим на небритого, лохматого и тощего старика.

- Ты рассказываешь обо мне всякую ложь! - рявкнул Агамемнон.

Политос напрягся и, оторвав взгляд от земли, обратился к великому царю:

- Это не так, великий царь. Я старый сказитель и говорю лишь то, что видел собственными глазами или слышал своими ушами.

- Ты распространяешь грязные домыслы, - пронзительно взвизгнул Агамемнон. - Ты врешь о моей жене!

- Если бы твоя жена, господин, была честной женщиной, я не оказался бы здесь вообще. Я бы сейчас сидел в Аргосе на торговой площади и, как всегда, рассказывал повести людям.

- Не трогай мою жену, - осадил его Агамемнон.

Но Политос настаивал:

- Великий царь, ты - высший судья в своей земле, самый честный и справедливый. Все знают, что происходит в Микенах... Кого ни спроси. И твоя пленница Кассандра, царевна Трои, предсказывает...

- Молчать! - рявкнул великий царь.

- Правду не скроешь, сын Атрея. Неужели ты считаешь, что сумеешь избежать участи, которую уготовила тебе судьба?

Теперь Агамемнон уже дрожал от гнева. Вскочив с кресла, он сошел на землю и остановился перед Политосом.

- Держите его! - приказал он, вытаскивая из-за пояса кинжал, рукоять которого была усыпана драгоценными камнями.

Стража схватила Политоса за хрупкие руки.

- Эй, сорока, я заставлю тебя молчать, разлучив со лживым языком! злобно закричал царь.

- Остановись! - закричал я, проталкиваясь вперед.

Агамемнон взглянул на меня, и его маленькие поросячьи глазки вдруг приняли беспокойное, едва ли не испуганное выражение.

- Этот человек служит мне, - проговорил я. - Я сам накажу его.

- Очень хорошо, - сказал Агамемнон, указывая кинжалом на железный меч у моего бедра. - Ты собственноручно лишишь его языка.

Я покачал головой:

- Слишком жестоко за несколько шуток.

- Ты противишься мне?

- Этот человек - сказитель, - заметил я. - Если ты лишишь его языка, то обречешь на гибель в голоде и рабстве.

На тяжелом лице Агамемнона медленно появилась злорадная улыбка.

- Сказитель, говоришь? - Он повернулся к Политосу, который висел на руках двух крепких стражников. - Итак, ты рассказываешь только то, что видишь и слышишь? Хорошо же, тогда ты больше не будешь видеть и слышать... Ничего! Никогда!

Когда я понял, что он намеревается сделать, судорога свела мои внутренности. Я потянулся к мечу, и тут же десять воинов с острыми копьями окружили меня... Бронза почти касалась моей кожи. На мое плечо легла чья-то рука. Я повернулся. На меня серьезно смотрел Менелай:

- Смирись, Орион. Старик должен быть наказан. Незачем рисковать своей жизнью ради слуги.

Взгляд Политоса умолял меня о помощи. Я шагнул к нему, но царапавшие кожу острия копий остановили меня.

- Моя жена сказала мне, что ты помог ей, когда мы брали дворец, негромко шепнул Менелай. - Я твой должник, но не заставляй меня платить кровью.

- Тогда беги к Одиссею, - попросил я его. - Прошу тебя. Быть может, он сумеет смягчить великого царя.

Менелай только покачал головой:

- Все закончится прежде, чем я успею добраться до первого корабля итакийцев. Гляди.

Нестор сам извлек из костра дымившуюся ветвь. Агамемнон взял ее, стражники развели шире руки Политоса, один из них уперся коленом в его спину. Великий царь схватил старого сказителя за волосы и откинул назад его голову. Острия копий снова прокололи мою одежду.

- Ходи же по миру в темноте, подлый лжец.

Политос забился, испытывая ужасные муки; Агамемнон выжег сначала его левый глаз, а затем правый. Старик потерял сознание. С безумной улыбкой на толстых губах Агамемнон отбросил ветвь, извлек кинжал и отрезал уши сказителя.

Воины бросили на песок обмякшее тело Политоса.

Великий царь окинул всех суровым взглядом и громовым голосом проговорил:

- Таким будет правосудие для всякого, кто посмеет искажать правду! - И, повернувшись ко мне, ухмыльнулся: - Забирай своего слугу!

Окружавшие меня воины расступились, держа наготове копья, чтобы сразить меня, если я сделаю хотя бы шаг в сторону их царя.

Я посмотрел на окровавленного Политоса, а потом на Агамемнона.

- Я слышал, что напророчила тебе Кассандра, - сказал я. - Ей не верят, но она никогда не ошибается.

Полубезумная улыбка сошла с лица царя. Он яростно жег меня глазами. И на какой-то миг я даже подумал, что сейчас он прикажет стражам заколоть меня на месте. Вдруг из-за моей спины послышался голос Лукки:

- Мой господин Орион, с тобой все в порядке? Не нужна ли тебе помощь?

Царская стража повернулась, услышав его голос. Лукка привел весь свой отряд в полном вооружении и готовым к бою - тридцать пять хеттов со щитами и железными мечами.

- Помощь ему не потребуется, - отвечал Агамемнон. - Только вам придется унести раба, которого я наказал.

С этими словами царь повернулся и поспешил к своему жилищу. Воины его разом облегченно вздохнули и опустили копья.

Я понес к нашим шатрам изувеченное тело Политоса.

23

Остаток ночи мне пришлось ухаживать за сказителем. Боль, терзавшую его, я облегчал вином, но успокоить его душу мне было нечем. Я положил его в моем шатре. Политос рыдал и стонал. Лукка привел целителя - достойного седобородого старца - с двумя помощницами: они смазали бальзамом раны, кровоточившие на месте глаз и ушей Политоса.

- Даже богам не под силу возвратить ему зрение, - грустно сказал мне лекарь негромко, чтобы Политос не мог услышать. - Глаза его выжгли.

Я знал, как страдал сказитель, - так, как меня терзал огонь ненависти.

- Пусть будут прокляты эти боги, - прорычал я. - Будет ли он жить?

Если слова мои и удивили врачевателя, он ничем не выдал этого.

- У него сильное сердце. И если он переживет сегодняшнюю ночь, возможно, впереди у него еще долгие годы жизни.

Целитель размешал в вине какой-то порошок и заставил Политоса выпить. Тот сразу же погрузился в глубокий сон. Потом одна из помощниц приготовила чашу болтушки и показала мне, как намазывать ее на ткань, которой следовало покрывать глаза Политоса. Они молчали и изъяснялись со мною жестами, словно немые, и ни разу не посмели взглянуть мне в лицо. Целитель удивился тому, что я захотел ухаживать за человеком, которого он считал моим рабом, однако благоразумно промолчал.