Сигареты - Хэрри Мэтью

у себя в кабинете. Через двадцать минут Льюис зовет его из кухни. Моррис отвечает на призыв раздраженным «Будьте любезны!» – и заклеивает Льюису рот, предварительно заткнув его шерстяным носком. Льюис боится подавиться и начинает елозить по полу. – Ну вот обязательно так сисечки распускать? – Наручники лязгают. Моррис тащит Льюиса по полу гостиной. Распахнув окно, накидывает веревку петлей на верхнюю планку поручней снаружи и подтягивает Льюиса повыше так, чтобы его спина едва касалась пола. Когда веревка привязана к поручню, Льюис оказывается обездвижен собственным весом. Окно теперь не закрывается; сквозь него налетают жгучие порывы ветра и время от времени задувает снежной пылью. Моррис возвращается к своему письменному столу.

Льюис устроился на временную работу ночным сторожем фабричного здания в Куинзе. Днями он не вылезал из вне-внебродвейских театров, где пытался пристроиться хоть кем-нибудь полезным – с прицелом на то, чтоб его потом наняли. Через три дня после второго посещения Моррис познакомил Льюиса с Томом – главным осветителем «Оперы городского центра»[75]. Тот согласился взять Льюиса своим подмастерьем. Это означало низкую плату и бесценный опыт. Внезапная возможность повергла Льюиса в робость. Том натаскивал его терпеливо, а Моррис успокаивал, когда у него случались припадки сомнений в себе. После такой доброты Льюис не мог понять, почему Моррис снова не пускает его к себе в квартиру. Он предлагал выполнять для своего благодетеля самые будничные поручения по хозяйству. Моррис оставался непреклонен. Три недели Льюису приходилось утешаться встречами на людях, зная, что все это время Присцилла часто навещает то место на Корнелиа-стрит.

Третье посещение: 14 февраля. В каждой комнате квартиры Морриса полно книг, в кухне тоже. Даже черный ход скрыт книжным стеллажом. Но дверь эта полностью не перекрыта: нижние полки стеллажа можно откинуть, и возникнет проход для собак на задних лапах или согнувшихся в три погибели людей. Льюису позволено возвращаться, только если он даст слово отныне пользоваться этим входом. Ему дают ключ. Вечером святого Валентина он заявляется в первый раз на четвереньках так, что Моррис остается доволен:

– Прекрасно. Не вставай. Из «Пек-и-Пеков»[76] своих выбирайся не сходя с места. Ты себя отымеешь, когда увидишь, что я тебе принес. – Он вручает голому Льюису смирительную рубашку. Льюис ударяется в слезы. Моррис рявкает: – Конец гулянке, – и хватает свое пальто. Льюис послушно начинает облачаться в смирительную рубашку; Моррис стягивает завязки. Коротким нейлоновым шнуром привязывает левую стопу Льюиса к ножке кухонного стола. Еще снабжает его кожаным кольцом на член – с заклепками, чьи острия направлены внутрь. После этого Моррис подтаскивает стул и пускается в вечернюю лекцию. Темой своей сегодня он выбрал половую неадекватность Льюиса. Моррис объясняет, что ее воздействие он пытался уменьшить, как можно дольше не подпуская Льюиса близко. А теперь должен высказать все, что наболело. У него никогда не было такого скучного любовника. Он описывает наслажденья некоторых своих прежних романов, долгих и кратких:

– …Один плющовый пирожочек был такой праведный! Целочку ему никогда не ломали, а знал он вдвое больше тебя, Зельда Между-Прочим… – Однако на прошлом задерживаться он не желает. Через четверть часа, надев пальто, говорит Льюису: – Я сегодня ужинаю не дома. Но ты не останешься в одиночестве. Навестить тебя придет Фиби. Она своим ключом откроет.

Льюис забивается под кухонный стол. Описывается.

После нескольких недель настойчивости Моррис донимает Льюиса, чтобы тот показал ему все написанное – стихи, дневник, подражания.

– Хотя бы один читатель тебе понадобится, а я за тебя, сам же знаешь.

В первый и последний раз Моррис стал учителем. Вместе с Льюисом он прочел всю его работу строчка за строчкой. Править что-либо отказался; вместо этого он измышлял Льюису упражнения. Заставлял его переписывать целые пассажи в других стилях. («Прорыв» Льюиса принял облик политической полемики, переписанной как стихотворение о любви.) Моррис тщательно старался и сам выполнять эти упражнения, держась не больше чем на шаг впереди своего ученика. Понемногу он отучал Льюиса от его ограничений, от его «индивидуальности»: излюбленных словечек, повторяющихся ритмов фразы, навязчивых метафор, всего, что позволяло ему пасовать перед целокупностью языка (так лыжник-новичок, озабоченный своими лыжами, пасует перед бодрыми кручами, что способны подарить ему крылья).

Четвертое посещение: 14 марта. Льюис застает Морриса с Томом из Городского центра. Моррис сообщает ему, что Том проведет вечер с ними. У камина стоят две длинные доски. К концам каждой прикручены маленькие тиски. Когда Льюис раздевается, те двое распяливают его на досках и зажимают лодыжки и запястья в тиски. На месте его удерживают лишь не скрепленные доски; Льюис не осмеливается и шевельнуться. Моррис и Том усаживаются ужинать. За едой обсуждают Льюиса. Моррис говорит о его безнадежности как писателя; читает вслух несколько до нелепости неумелых пассажей. Том описывает его в театре: учится он медленно, физически неуклюж, а в манерах своих неловок настолько, что его недолюбливает весь штат (включая самого Тома). После ужина оба садятся вместе на диван напротив Льюиса. Принимаются целоваться. Льюис падает на пол, до крови рассекая себе одно колено о стеклянный кофейный столик. Моррис возвращает левую стопу Льюиса в тиски, из которых та выскользнула. Беседуя манерно и беспрестанно, они с Томом ласкают друг друга. Наконец надевают пальто и уходят. У Тома, договариваются они, в данных обстоятельствах будет уютнее.

На следующий день Льюис встретил Морриса на открытии в галерее «Конюшня»[77]. Моррис бурно приветствовал его. Подборку работ Льюиса он отправил одному из редакторов «Локус Солус» – маленького журнала с несравненной репутацией[78]. Там приняли три стихотворения.

– Ты всем рассказываешь, что ты писатель, они говорят: «Чудесно», – а дальше всегда спрашивают: «А вы что-нибудь напечатали?» Теперь будешь отвечать «да».

Они предавались писательским штудиям по нескольку часов каждую неделю.

Пятое посещение: 15 апреля. Покамест для Льюиса – худшее. Он забирает «игрушки» на вечер: полноростовый надувной резиновый костюм, стискивающий своего носителя, если он принимается сопротивляться. Льюис взбирается на третий этаж ветхого здания на нижней Вэрик-стрит. Нервный человечек сует ему в руки сверток и захлопывает дверь у него перед носом. Когда Льюис проползает в дверь черного хода в квартиру Морриса, тот его уже ждет – голый, если не считать кляпа во рту, в протянутой руке записка:

Дорогая Луиза,

Моя очередь. Надень на меня это приспособление, надуй насосом и пошел вон. Если сделаешь что-нибудь еще или вернешься, я тебя никогда не прощу.

М.

В слезах Льюис выполняет инструкции. Потом отправляется в ресторан. Есть он не может. Решает сходить в кино