Эфирное время - Полина Дашкова

Алмазное макао окончательно добило не только его, но будущность его семейства. Таинственное сияние драгоценных кристаллов действовало на графа опьяняюще, он забывал за бархатным столом, что ему почти шестьдесят, что он плешив и толст, страдает подагрой и несварением желудка, что его Крестовоздвиженский прииск давно истощился, там больше нет ни золота, ни алмазов, из двух имений одно заложено, другое полностью разорено вором-управляющим.

За месяц граф Иван Юрьевич не только влез в огромные долги, но и проиграл уникальную семейную коллекцию алмазов. Обнаружив, что сыпать в кедровый ящичек больше нечего, граф впал в черную меланхолию, потом сделался буен, рвал без разбора бумаги в своем секретере, жег в камине одежду и белье, чуть не спалил дом. Первого января 1900 года граф Иван Юрьевич скончался в лечебнице для душевнобольных.

Сын его, Михаил Иванович, обнаружил, что все наследство составляют долги отца, расплатиться с кредиторами он никогда не сумеет, а пощады ждать не приходится. Единственным разумным выходом могла бы стать только спешная выгодная женитьба.

Графский титул стоил дорого, Михаил Иванович был хорош собой, однако выбор оказался невелик. О том, что имущественные дела аристократического жениха обстоят более чем скверно, знала вся Москва.

В красавца графа давно и безнадежно была влюблена единственная дочь купца-золотопромышленника Болякина, Ирина Тихоновна, дородная, всегда немного сонная тридцатилетняя барышня с пышным бюстом и темными усиками. Дело решилось очень скоро, Ирина Тихоновна на робкое предложение графа ответила живым пламенным согласием.

Батюшка, купец Болякин, сначала отнесся к сватовству графа настороженно. Он даже поспорил с дочкой, но та привела неоспоримые доводы в виде короткого обморока и обещания отравиться. А поскольку Ирина Тихоновна в ранней юности уже пыталась травиться морфином из-за какого-то петербургского гуляки-корнета, и доктора сказали, что психика ее весьма неустойчива, Тихон Тихонович не стал возражать.

Он пригласил графа в свой кабинет и имел с ним непродолжительную беседу.

— Ваше сиятельство, — сказал купец, — я считаю своим долгом предупредить вас, что моя дочь не совсем здорова.

— Да что вы, — искренне удивился граф, — она выглядит совершенно здоровой.

— Я имею в виду не физический, а нервный недуг. У нее случаются приступы меланхолии и тяжелой подозрительности.

— Смею вас уверить, Тихон Тихонович, что мое искреннее чувство победит этот недуг, — ответил граф, — я люблю Ирен.

— Да будет вам, ваше сиятельство, — купец укоризненно покачал головой, — вы женитесь на моей Ирине потому, что у вас денег нет. Положение у вас безвыходное, но у меня тоже. Моя Ирина засиделась в девках, доктора говорят, ей надо замуж скорей, иначе совсем занеможет. Но за купца она не пойдет, а кроме вас, титулованные особы к ней пока не сватались, да и вряд ли посватаются. К тому же она вбила себе в голову, что влюблена в вас до смерти. Дочь у меня одна, и ради ее счастья я готов расплатиться с долгами вашего покойного батюшки, графа Ивана Юрьевича, Царство ему Небесное, — купец встал, истово с поясным поклоном, перекрестился на красный угол, потом сел, тяжело уставился на графа и продолжал:

— Я готов спасти вас от долговой тюрьмы, но и вы уж нас уважьте, ваше сиятельство. Будьте для моей Ирины добрым мужем, живите с ней честно, по-христиански.

— Да как же иначе, дорогой Тихон Тихонович? — улыбнулся граф. — Конечно, по-христиански.

— Даете ли вы мне честное слово, что не обидите мою Ирину?

— Конечно, сударь, — поспешно ответил граф, — я даю вам честное слово.

Купец смерил его долгим внимательным взглядом и произнес задумчиво:

— Ну, глядите, ваше сиятельство. Обещались.

…Через неделю вся Москва судачила о том, что купец-золотопромышленник Болякин расплатился с кредиторами графа Порье.

22 апреля 1900 года в церкви Преподобного Пимена граф Михаил Иванович Порье обвенчался с купчихой первой гильдии девицей Болякиной. В московском свете союз это сочли пикантным. Прабабка Ирины Тихоновны была горничной графини-прабабушки Ольги Карловны Порье, и находились злые языки, которые поговаривали, что граф устроился приживалом к дворовой девке. Впрочем, злые языки всегда болтают что-нибудь злое.

В ночь перед венчанием Михаил Иванович извлек из запертого ящичка своего секретера, ключ от которого всегда носил при себе, небольшую серебряную шкатулку старинной работы. Изнутри шкатулка была обита алым бархатом. На бархатной подушечке лежала брошь в виде цветка орхидеи.

В кабинете был полумрак, горел только маленький ночник под зеленым абажуром. На миг графу показалось, что у камина в старинном вольтеровском кресле притаилась прозрачная тень прабабушки.

«После венчания ты приколешь на платье своей молодой красавицы жены брошь-орхидею. Платиновые тонкие лепестки с топазовыми каплями росы, листья из удлиненных изумрудов, а в центре будет сиять алмаз „Павел“. И красавица жена тебя никогда не разлюбит. Вы будете жить долго и счастливо в разумном, милосердном, прогрессивном двадцатом веке».

Платиновые лепестки были закреплены подвижно и чуть подрагивали на ладони. Топазы влажно светились в полумраке, изумруды казались почти черными. Искусно ограненный алмаз «Павел» разбрасывал вокруг себя лучи, тонкие и острые, как иглы. Казалось, кристалл впитывает весь свет, который есть в комнате. Граф, как бывало в детстве, поднес камень совсем близко к глазам и увидел множество нежных маленьких радуг.

«Черт, ведь если продать, можно заплатить хотя бы часть долгов, — мелькнуло у него в голове, — а возможно, и все долги. Я ведь не пытался оценить брошь, я никому ее не показывал. Вероятно, она страшно дорого стоит. Прабабушка так просила на смертном одре никогда не продавать „Павла“, так просила… Однако что же теперь? Купчиха Болякина? Ладно, авось как-нибудь я справлюсь с дурой-бабой».

Граф представил темные усики и пышный бюст Ирины Тихоновны, тяжело вздохнул, убрал брошь назад в шкатулку и запер ее в ящике секретера.

Сразу после венчания новобрачные отправились путешествовать за границу. Десятилетие перед Первой мировой войной было для Европы едва ли не самым спокойным и счастливым за всю ее историю. Двадцатый век действительно обещал быть разумным, милосердным и прогрессивным. Он сократил расстояния между странами и людьми. Велосипед, автомобиль, электрифицированные дороги сделали путешествия легкими, приятными и доступными. У среднего европейца появилось новое ощущение пространства и себя в пространстве. Люди стали здоровей и красивей, спорт вошел в моду, дамы отказались от корсетов, солнечных зонтиков и вуалеток, перестали бояться солнца и ветра, укоротили юбки, запрыгали на теннисных кортах, научились плавать, кататься на лыжах, водить автомобили.

Ирина Тихоновна не уставала рассуждать о том, что увлечение спортом безнравственно и вредит женскому здоровью.

В Париже выступал Сергей Дягилев с русским балетом. Граф Михаил Иванович был балетоманом, но впервые не получил от спектакля никакого удовольствия. Ирина Тихоновна не стеснялась громким шепотом одергивать его, ей все казалось, что его бинокль устремлен не на сцену, а в соседнюю ложу, где поблескивали во мраке полуобнаженные плечи известной парижской кокотки мадемуазель де Пужи.

В Риме Ирина Тихоновна устроила скандал из-за того, что ей почудилось, будто хорошенькая горничная в отеле передала графу какую-то записку и прикоснулась щекой к его щеке, когда ставила перед ним чашку шоколада. Она перерыла все вещи графа в поисках этой записки, не обнаружив ничего подозрительного, разозлилась еще больше и настояла на том, чтобы переехать из отеля в частный пансион. Но там прямо под балконом был теннисный корт, по корту бегали две юные англичанки в немыслимо коротких юбках, и граф слишком долго задерживался на балконе, наблюдая их игру.

В Венеции самое сильное впечатление на нее произвел слишком долгий взгляд графа на открытые выше колен ноги какой-то смуглой красавицы, которая сидела в гондоле, закрыв глаза и подставив лицо солнцу.

— Вы ведете себя безнравственно, Мишель! — повторяла Ирина Тихоновна, продираясь сквозь пеструю радостную толпу Неаполитанского карнавала и крепко держа графа под руку. — Что вы позволяете себе? Вы позорите меня за мои же деньги!

Михаил Иванович понял, что погиб. Хитрый Тихон Тихонович оформил все имущественные документы таким образом, что в случае развода граф оставался нищим, как церковная мышь.

Во сне Елизавета Павловна замерзла, Но проснуться не могла. Холод вошел в сон вместе с воем ветра и мерным стуком капель о стекло. Ветер выл уже не за окном гостиницы, не в Монреале, а в старинной дубовой роще, в подмосковном поселке Батурине.