По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо - Александр Филимонов

Однако Всеволод не мог не заметить, что такое полюбовное соглашение с неприятельским городом не понравилось дружине. Особенно его полку, воинам которого почти не пришлось расходовать свой боевой пыл за время похода. По сравнению с дружиной Юряты, что уже могла похвастаться победой, одержанной над сильным войском князя Романа, полк великого князя, не только не имевший потерь, но даже не получивший ни одного удара мечом, чувствовал себя несколько виноватым. Случай со взятием Торжка готов был повториться, тем более что Борисов выглядел еще более незащищенным, чем Торжок и Коломна.

Недовольство дружины объяснялось не только ее желанием постучать мечами о чужие шлемы, да и шлемов в Борисове едва бы нашлось с десяток-другой. Дружина вправе была рассчитывать на добычу. Кто не знает, что военная добыча, которую берешь сам, неизмеримо больше той, которая выплачивается побежденной стороной по договору. Нынешняя же плата и вовсе грозила обернуться для дружины великого князя всего лишь обильным пиршеством и теплым ночлегом под крышей, ну еще разве что парой гривен с двумя ногатами[35] на человека в придачу. И то если тысяцкий с кряхтением и жалобами на непомерные поборы со стороны князя Романа сумеет собрать с города серебро. Это никого не устраивало, и дружина начала роптать.

И великий князь, начинавший уже подумывать, как осадить возроптавших своих воинов, внезапно вспомнил Коломну и толстую ключницу Фимью, подарившую сладкую ночь по собственному желанию. Всеволод поймал вдруг себя на том, что, думая о городе Борисове, куда ему предcтояло сейчас войти с дружиной, одновременно думал о ночлеге и неизвестной пока женщине или девке, что разделит с ним этот ночлег. Девка эта вдруг показалась Всеволоду столь желанной и просто необходимой, что он испугался: а вдруг она не захочет? Сидеть за столом, пируя с приближенными, выбрать взглядом ее — широкобедрую, грудастую — и мучиться мыслью: пожелает прийти к нему ночью или не пожелает? И стараться привлечь ее внимание, понравиться ей. Унизительно! Он, великий князь Владимирский и Суздальский, ныне берущий под свою руку и Рязань, и всех князей рязанских, владетель всего сущего, второй после Бога, будет смиренно ждать ласк глупой бабы?

Не бывать тому! Ляжет он сегодня спать один или нет, но и эта баба, и город Борисов, и сыновья князя Глеба, и вся Рязанская земля пусть знают — все, что с ними отныне будет происходить, произойдет по воле великого князя.

Великий князь повернулся к дружине:

— Братья!

Шум, ропот, недовольное движение, звяк оружия — все сразу стихло.

— Братья! Воины владимирские! — повторил Всеволод, чувствуя, как рождается в нем неведомая ему ранее жестокость. — Много вы потрудились для славы и чести земли вашей и князя вашего! Не щадили вы жизней на поле битвы, и за это вам низкий поклон.

Всеволод поклонился затихшей дружине, стараясь, чтобы поклон не получился слишком глубоким.

— Хочу, чтобы знали вы, братья! Я, князь ваш, более всего пекусь о благе вашем! Хочу, чтобы вы получили, что должны получить!

Он окинул взглядом войско и увидел лица, загоревшиеся жадным ожиданием.

— Отдаю вам, братья, сей город! Он ваш по праву!

— Слава князю! — первым вскричал Кузьма Ратишич, срывая шлем и размахивая им над головой.

— А-а-а! Слава! Слава! — загремело вокруг. Молчали только сам Всеволод, Юрята, Немой и Глебовичи. Глебовичи, конечно, оттого, что исконная вотчина их предков обретала нового хозяина — сурового и властного.

Еще Всеволод увидел, как, не — дойдя до городских ворот, остановился князь Ярополк и с ним — посольство, обрадованное тем, что дело, к их удовольствию, обещало закончиться тихо и мирно. Они стояли перед самыми воротами и удивленно смотрели, как все огромное войско великого князя потекло по дороге в город, потекло неторопливо, но с такой недвусмысленной угрозой, что было понятно: не гости едут, от которых всего лишь неудобств жди, едут хозяева, и единственный способ уцелеть — не противиться их воле, пасть ниц, отдать все, что захотят взять.

Непонятным образом весть о решении великого князя отдать город на разграбление мгновенно стала известна всему Борисову. Поэтому, когда дружина прошла через ворота и стала делиться на небольшие отряды, растекавшиеся по улицам и переулкам, город казался вымершим. Ни человека, ни собаки, ни курицы.

Вскоре застучали железные кулаки в ворота и ставни, залаяли псы во дворах, завизжали свиньи, вытягиваемые из хлевов, заплакали-запричитали бабы. Кое-где можно уже было различить шум скоротечных схваток: видимо, не всем горожанам хотелось безропотно расставаться с имуществом и честью. Дружина лихо расправлялась с непокорными.

На миг Всеволод почувствовал жалость к беззащитным жителям, но усилием воли поборол ее. Пусть расплачиваются за ошибки своих князей и подольше помнят его тяжелую руку. Поэтому, когда от ближайшего богатого дома, где хозяйничали его ратники, подбежала вопящая простоволосая женщина и кинулась в ноги княжескому коню, умоляя не губить и заступиться, Всеволод даже не взглянул на нее с седла, проехал мимо, только успокаивающе похлопал по шее коня, испугавшегося криков бабы.

Мелькнуло рядом бледное лицо Ярополка Глебовича. Видимо, хотел что-то сказать, но не решился. Пристроился к Игорю и Владимиру, и все они, Глебовичи, плотной кучкой потянулись в хвосте свиты Всеволода, двигавшегося к дому князя.

Дворцом это крепкое на вид, но старое деревянное сооружение можно было назвать лишь потому, что в нем иногда ночевали князья, охотившиеся в этих местах. Но вид приземистого дворца скрашивала стоявшая рядом церковка с затейливой резьбой; она имела даже позолоченный крест над крошечным деревянным куполом. В лучах заходящего солнца крест светился умиротворяющим светом, словно в городе ничего не происходило. Просторен и широк был княжеский двор, куда челядь, понукаемая проголодавшимися дружинниками, уже выносила столы и лавки для пира. Мудреное дело — приготовить место для двух тысяч человек!

Хорошо еще, что не все две тысячи собрались на княжеском дворе: добрая половина устроилась в городе, найдя, очевидно, у местных жителей и кров и пищу. Одним словом, в Борисове наступил праздник. Пировали весело. Скоро отыскались и песельники, и гуселыцики, и рожечники. Далеко за полночь в городе раздавались крики, девичий визг, песни, ругань, топот нетрезвых ног.

В этот раз князь Всеволод пировал со своей дружиной. Они заслужили такую награду. Да и славословия великому князю, провозглашаемые тысячным хором, приятно ласкали слух Всеволода, несмотря на то что посуда на столах дрожала. Роскошью яств пир не отличался, да и понятно — где им было, жителям Борисова, догадаться заранее о той радости, которая их ожидала сегодня. Но ничего! Храброму воину в походе не до разносолов, была бы чарка доброго меда да хлеба ломоть. Здесь, правда, на столах были и осетры вареные и копченые, и стерлядь, и свиные окорока, и нежная селедка, тающая во рту, и всякая битая птица — и вареная и жареная, и говядина, запеченная целыми полтями, и грибы, скользкие и хрустящие, и зайчатина — чего только не лежало на столах…

После полуночи великий князь отправился почивать, подосадовав про себя, что за все время пира так и не увидел нигде привлекательного женского лица. Ни молодых баб, ни девок среди прислуги, разносящей яства, не оказалось. О, коварное и хитрое женское племя! Тут что-то не так. Наверное, почувствовали, змеиное отродье, исходившую от великого князя угрозу их прелестям. По-пря-та-лись… О, Всеволод их много перевидал на своем веку, в чем смело признавался Немому, который, поддерживая государя, вел его в спальню. Очень растрогало Всеволода то, что Немой хоть и не мог ничего сказать, но все-все понимал и со всем соглашался. Получив в награду от государя обещание «золотых гор», Немой сам раздел его и уложил в постель, после чего государь, препоручив себя воле Божией, опочил.

Утром, проснувшись, Всеволод не сразу вспомнил, где он. Ночью терзали страшные сны, Всеволод неподвижно глядел в незнакомый потолок. Потом постепенно ночные страхи ушли, сменившись тяжелой головной болью. У изголовья стояла на низеньком столике расписная братина с одуряюще пахнущим рассолом, сулившим бодрость. Всеволод припал к холодному сосуду и долго тянул пряную, жгучую, вышибающую слезы прохладу. Все похмелье смывалось с души, уходило из головы, из глаз, из груди и живота. Пока пил — вспомнил, что сегодня надо взять Рязань.

Уже и дружина собиралась, Ратишич распоряжался во Дворе, сотские бегали, созывая разбредшихся ратников. Юрята стоял на крыльце, сложив руки на груди, и одним своим видом заставлял всех шевелиться быстрее.

Оказалось, для великого князя уже сварена крутая стерляжья уха с хреном и слуги только и ждут, когда государь проснется, чтобы подать. Всеволод, после рассола ощутивший сильный голод, тут же эту чудную уху потребовал. Надышавшись горячим рыбным паром, нахлебавшись огненного прозрачно-желтого варева, он наконец почувствовал себя готовым к тому, что нынче предстояло.