Очарование тайны. Эзотеризм и массовая культура - Павел Георгиевич Носачёв

Рассмотренные примеры показывают, что для современной культуры, в той или иной степени обращающейся к эзотеризму, тождество Кроули и Лавкрафта кажется самоочевидным272, уместным будет даже перефразировать известные советские строки: «Мы говорим Лавкрафт – подразумеваем Кроули, мы говорим Кроули – подразумеваем Лавкрафт». Вообще, в современной массовой культуре порожденные Лавкрафтом культурные образы вошли в цикл потребления и уже давно живут своей жизнью, работая как мифопорождающая машина. Например, в вышедшей в 2018 году игре «Зов Ктулху» так же привлекается вся разветвленная мифология Лавкрафта с его сюжетными ходами, образами, локациями, но визуально и содержательно игра наполняется за счет уже ставших клишированными образов, возникших вследствие рецепции его мифологии на более ранних этапах. Так, в первой встрече протагониста с существом из иного мира в картинной галерее воспроизводится классический образ Чужого из одноименного фильма, который, в свою очередь, был создан Гигером на основании лавкрафтовского бестиария. Сцена с ожившей картиной, на которой оказывается изображен протагонист, повторяет сюжет из фильма Карпентера «В пасти безумия» (1995). И даже больше: в игре, разумеется, присутствует «Некрономикон», но появляется там и некий древний фолиант с названием Malleus bestiarum (Молот тварей), написанный по-латински и являющийся каталогом всех ужасающих сущностей. Malleus bestiarum произошел от известного «Молота ведьм» (Malleus maleficarum, 1486), демонологического трактата, ставшего матрицей для всех процессов над ведьмами в Европе Нового времени. Здесь по известной системе Лавкрафта через реальные книги вводятся артефакты из воображаемой вселенной, тем самым расширяется игровой мир и создаются новые пространства для мифотворчества.

Итак, случай Лавкрафта наглядно демонстрирует, насколько неоднозначны связи между культурой и эзотеризмом. Лавкрафт, презиравший эзотеризм, но творивший, препарируя эзотерическую мифологию, после смерти начинает восприниматься как один из наиболее аутентичных выразителей эзотерической эстетики и вытесняет собой из коллективной памяти авторов, для которых эзотерическое мировоззрение было основой жизни. Много ли читателей сегодня помнит о Майринке или Блэквуде? И если вновь возвращаться к теме рецепции идей Лавкрафта, то заметим, что все же не «Ордену Дагона», Кеннету Гранту или «Церкви сатаны» было суждено дать настоящую новую жизнь эзотерическому аспекту его наследия, это произошло совершенно в иных реалиях.

Далее мы немного отойдем от общей хронологии книги и переместимся в настоящее. Поскольку реальным продолжателем духа отношения Лавкрафта к эзотеризму стали не писатели его круга, а совсем другие авторы.

Глава 6

Реза Негарестани: вечность пахнет нефтью?

Вынесенная в название этой главы фраза стала популярной благодаря «Истории философии» известного философа и популяризатора науки Бертрана Рассела. В разделе «Теория идей», излагая философский метод Платона, Рассел рассуждает об абсурде, к которому может привести слепое доверие субъективной творческой интуиции, и упоминает эту фразу как иллюстрацию, ссылаясь на то, что в «Многообразии религиозного опыта» Джеймс указывает ее как откровение человека, пережившего наркотическое опьянение во время анестезии273. Значительно позже отечественный музыкант Егор Летов использовал эти же слова в своем лонгплее «Русское поле экспериментов», где они звучали как рефрен. Для идеологии Летова в этой фразе не содержалось никакой несуразицы, напротив, она отражала суть современного глобалистского заговора, построенного на нефтяной экономике274. Так получилось, что в начале XXI века рассматриваемая фраза превратилась в целый роман, написанный иранским философом Резой Негарестани (1977), и понимание его сути напрямую зависит от того, чью позицию интерпретатор пожелает избрать: Летова или Рассела.

И в самом деле, как нужно относиться к книге, в которой нормой являются пассажи такого плана:

Скрытые манипулятивные функции радикального предательства проявляются в двойной нумерации Трисона, или трехточечного извращения. Трисон появляется как ухмыляющаяся голова креста Ахта, который одержим треугольником. Не следует забывать о зловещем направлении этой панорамы: крест Ахта – это также демонограмма палеопетрологии и ее операциональной политики [polytics]. Трисон подпитывается одновременно и невообразимо древними машинами-чудовищами, лабиринтами извращений и конкретной прагматикой предельного бунта и субверсии, прорастающих из установленных оснований религиозных режимов275.

Что это? Текст безумного конспиролога, новомодный философский трактат, постмодернистское художественное произведение, организованное по принципу «писатель приносит слова, а читатель смысл», или нечто иное? В случае «Циклонопедии: соучастия с анонимными материалами», а именно так полностью называется книга Негарестани, с уверенностью утверждать что-то сложно, но принадлежность автора к традиции спекулятивного реализма, участие в группе известного философа Ника Лэнда (некоторое время Негарестани даже считали псевдонимом Лэнда) и продвижение этой книги как философского хоррора задает вполне конкретный контекст для ее прочтения, и все же большинство комментаторов говорят и пишут о ее сюжетной линии, какой бы странной она ни выглядела, не пускаясь в анализ того, как этот текст сделан.

Формально «Циклонопедия» построена как классический постмодернистский опус: структурно это текст, вложенный в другой текст, в свою очередь состоящий из разрозненных заметок, обрывков мыслей, аннотаций, переводов, насыщенных интертекстуальными отсылками и узнаваемыми культурными образами. Сюжет начинается с истории молодой американки, отправившейся в Стамбул для первого знакомства с виртуальным ухажером. Встретить его так и не удается, зато она, поскитавшись по городу, находит в снятом для нее номере множество странных вещей, среди которых и текст «Циклонопедии»; его она по возвращении на родину решается издать276. Далее вступление прекращается, и читатель погружается в сложнейший текст, в общем виде идею которого можно передать следующим образом. Некая сетевая команда пытается восстановить систему мысли исчезнувшего археолога Хамида Парсани, для этого она группирует его тексты, прибавляя к ним собственные заметки и некоторые материалы американских военных, сражавшихся в тех же местах, где проводил изыскания археолог. Исходя из заметок Парсани оказывается, что Ближний Восток – это не географическая локация, а единая сущность, нефть – не топливо, а «теллурианский поток»277, смазка, возникшая вследствие процесса разложения трупа бога, «похороненного земного гниющего солнца, источающего черное пламя…»278. Соответственно, весь современный нефтяной капитализм – это питание трупом бога, вовлекающее все человечество в подобие черномагического культа, управляемого неким подземным Сгустком, влияние которого через машины нефтедобычи глобально. Тут в ход идет разветвленный конспирологический нарратив, сводящийся к следующей фразе:

Нефть как углеводородная трупная жидкость – сама по себе смертная сущность, которая была источником идеологий петромасонских орденов и их политик – от ОПЕК и агентов Войны с Терроризмом до левацкого постмодернизма279.

Сама земля по преимуществу полая, и в этих полостях обитают хтонические существа, описываемые Лавкрафтом как Древние. Все религии – продукты изначального солярного культа умершего бога и в своей основе покоятся на процессе его эксгумации. Пыль, нефть и