Кляпа - Алексей Небоходов

– Если бы школа закончилась так же, – выдохнула она себе под нос, – я бы точно получила золотую медаль. По моральной деградации.

Она замерла. В груди что—то хрустнуло, как если бы внутри попытались расправить старую газету. И только после этого – вдох. Долгий. Скрипящий. Как будто кислород снова разрешили пускать в лёгкие, но строго под залог.

– Теперь у меня официально есть БДСМ—опыт. Осталось только добавить в резюме: «Умею унижать мужчин, стрессоустойчива, владею техникой наездницы и не путаю галстук с кляпом».

Она усмехнулась – с той самой кривизной губ, за которой прятались и стыд, и дрожь, и вся бессмысленная тяжесть прожитого. Усмехнулась, потому что не смеяться было уже невозможно. Потому что смех – это единственное, что хоть как—то удерживает вертикаль, когда реальность складывается пополам.

И пошла дальше. Быстро. Как будто её преследует собственная тень. И она знает, что на следующем повороте этой тени снова будет голос. Тот самый голос, с этой фирменной наглой ухмылкой на каждом слове – весёлый, вызывающе бодрый, как будто ничего не произошло. И, разумеется, с предложением, от которого она точно должна отказаться. Хотя она прекрасно понимала, что должна бы отказаться – не ответить, не слушать, не втягиваться снова – знала, что не сможет. Потому что всё, как обычно: сопротивление – это часть ритуала. А уступка – финальный аккорд.

Улица встретила Валю с характерным сквозняком судьбы. Пальто болталось на плечах, как если бы оно давно приняло решение от неё съехать. Платье съехало набок, один каблук застревал в каждой щели тротуара, другой норовил оторваться и ускакать в ночной Мухосранск. Валя шла вперёд – если это можно было назвать «шла». Это было бегство. На максимальной моральной тряске, со скоростью, которую развивают только люди, убегающие от чего—то внутреннего. Или от кого—то.

В данном случае – от Кляпы.

– Всё, – бормотала она сквозь стиснутые зубы, – это конец. Я сдаюсь. Я не вывожу. Я ухожу с линии фронта. В государственную систему безопасности.

Каждый шаг по асфальту отдавался стоном в коленях. Сумка грохотала о бедро, как у почтальона с суицидальными письмами. Волосы слиплись в грязную подкову. Щёки горели. Под мышкой что—то чесалось – возможно, совесть. Или кусочек потерянной самооценки.

Фонари светили подозрительно. В их мерцании Валя чувствовала осуждение. Ветер поднимал подол и одновременно подсказывал маршрут – туда, туда, к людям в форме и с анкетами. Её ноги не слушались, но бежали. Потому что бежать – это последнее, что оставалось человеческого в этой ситуации.

– Я иду, – сказала она. – В полицию.

– Валюша, ну зачем ты так? – прошелестело изнутри. – Всё же было так красиво… эстетично… ритмично…

– Заткнись, – прошипела она, сбив дыхание. – Я больше не танцую по твоей партитуре.

Глава 9

Полиция, казалось, была последней инстанцией, где ещё можно было рассчитывать на что—то, напоминающее здравый смысл. Не понимание – нет. Валя на такое не рассчитывала. Но хотя бы сдержанную вежливость. Или алгоритм. Главное – алгоритм. Инструкция. Кто—то, кто скажет: «Заполните форму», «Сядьте, подождите», «Назовите свою фамилию» – и вот уже ты внутри чего—то знакомого, земного, предсказуемого. А всё остальное можно потом.

Она шла по улице, петляя, как будто пыталась от себя же спрятаться. На ней было всё то же платье – неудачно натянутое, с перекрученной подмышкой и сбившимся подолом. Колготки – с зацепкой от пятки до колена. Туфли – одна чуть большевата, другая, наоборот, впилась в пятку. В одной руке – пальто, скомканное, как одеяло с дивана после тревожной ночи. В другой – сумка, набитая чем—то невнятным, в том числе и носком. Она его обнаружила только у третьего перекрёстка. Кто он был, чей, как попал в её вещи – загадка из разряда тех, что не решаются никогда.

Каждый шаг отзывался в теле: плечи ныли, под рёбрами щемило, шея напрягалась от постоянных оглядываний. Не потому, что она боялась слежки – нет. Она боялась другого: что обернётся и увидит. Что? Неизвестно. Может быть, отражение Кляпы в витрине. Может быть, себя – до. До всей этой одержимости. До экспериментов. До позора, который всё ещё стучал в висках.

Мимо шли люди, кто—то с коляской, кто—то с кофе навынос. Кто—то говорил в гарнитуру – Валя вздрагивала каждый раз, когда слышала голос. Голос женский. Весёлый. Иногда хрипловатый. Иногда до невозможности знакомый. Кляпа молчала. И это было хуже, чем когда она говорила. Потому что, когда молчит Кляпа – это значит, она ждёт.

За следующим поворотом показалась вывеска. Белые буквы на синем фоне. Строгие, прямые, чуть облупившиеся: «ПОЛИЦИЯ». У Вали пересохло в горле. Не от страха – от слишком резкой надежды. Как будто увидела заправку посреди пустыни. Захотелось заплакать. Не драматично – просто по—человечески. По—глупому. Прямо под табличкой.

Она замедлилась. Не остановилась – просто сделала шаг медленнее. Потом ещё. Тело, кажется, само решало, как себя вести. На повороте её отражение вспыхнуло в витрине зоомагазина. Там, за стеклом, в гамаке висела морская свинка – довольная, ленивая, спокойная. Валя уставилась на неё и впервые за утро почувствовала зависть.

– У неё хотя бы есть грызунок, – прошептала она, – а у меня – только голос в голове и компромат в нижнем белье.

Она хмыкнула, шаг ускорился. Осталось перейти дорогу. Проехала машина – медленно, как во сне. Потом ещё одна. На тротуаре напротив стоял подросток с самокатом. Куртка с капюшоном, худые колени в рваных джинсах, телефон наготове. Он увидел её, вскинул камеру, щёлкнул. Прямо в лицо. Без стеснения. Потом, не убирая телефона, пробормотал:

– Свадьба была жаркой.

Он улыбнулся. Широко, с нажимом. И добавил:

– Жених, похоже, сбежал.

Валя не замедлилась. Но внутри будто что—то сдвинулось. Каблуки начали отбивать ритм быстрее. Сумка на плече закачалась. Воздух стал холоднее, жёстче.

Она не смотрела на него. Даже не повела бровью. Только прошипела себе под нос, не останавливаясь:

– Ещё один – и я кляп ему всучу в прямом смысле.

Валя стояла перед двумя представителями закона, как подросток, застуканный за просмотром порнографии в библиотеке. Только теперь вместо монитора – собственное тело, а вместо смущения – смесь ужаса и воли к жизни. Всё, что она до этого времени считала странным, глупым, невозможным, теперь складывалось в единственную реальность.

– Хорошо, давайте ещё раз, – сказал старший сержант Виктор Павлович Крылов, которого все здесь звали просто Викторыч.

Он был лет под шестьдесят, с пузом, усами и выражением лица «я уже видел всё – и хочу обратно