Общая психопатология - Карл Ясперс

«Несколько лет назад, в то время, когда я наблюдал за какими-то военными учениями, мне неоднократно доводилось видеть невдалеке от себя одну даму царствующей фамилии и слышать ее разговоры. Позднее у меня случилась необыкновенно яркая галлюцинация: будто я слышу ее голос еще раз. Поначалу я не обращал внимания на этот голос, который то и дело возникал и очень скоро исчезал. С течением времени, однако, ощущение ее близости стало посещать меня все чаще и чаще, делаясь к тому же все более и более отчетливым; отчетливость приобрел и ее зрительный образ, постоянно навязывавший себя мне параллельно ее внутреннему голосу (хотя поначалу он не выглядел как настоящая галлюцинация). В дальнейшем появились персонификации других царствующих особ — в частности, германского императора, а также некоторых умерших монархов (например, Наполеона 1). Постепенно меня охватило единственное в своем роде возвышенное чувство, будто я — диктатор и правитель великой нации. Моя грудь сама собой сделалась шире, я стал держаться навытяжку, по-военному; это доказывает, что соответствующие персонификации оказывали на меня существенное влияние. Например, я слышал внутренний голос, говоривший торжественным тоном: «Я — германский император». Затем я почувствовал усталость; мне явились другие образы, и я расслабился. Явившиеся мне персонификации царственных особ в сумме дали начало понятию «величества», которое получило свое постепенное развитие. Мое «величество» испытывало сильнейшее желание стать важной или, точнее говоря, могущественной, царствующей персоной и — по мере того как мои представления прояснялись — наблюдать за этими персонификациями и подражать им. «Величество» интересуется военизированными зрелищами, изящной жизнью, хорошими манерами, обильной и изысканной едой и питьем, порядком и роскошью в моем доме, элегантными нарядами, безупречной военной выправкой, гимнастикой, охотой и другими видами спорта; оно стремится влиять на мой образ жизни советами, предостережениями, приказами и угрозами. С другой стороны, «величество» враждебно детям, милым безделушкам, шуткам, веселью — очевидно, потому, что царствующие особы известны ему только по полным достоинства появлениям на публике или по изображениям на картинах. Кроме того, «величество» — противник юмористических журналов, карикатур, питья воды и т. п. Ростом я, пожалуй, маловат для «величества»". Похожую роль играет персонификация «дитя» — с детским голосом, детскими потребностями и радостями. Есть также персонификация «круглоголовый» — любитель шуток и забав. У каждой персонификации есть свой голос; с ними можно разговаривать как с посторонними людьми. Но при этом «нужно держаться в рамках определенной области, которую они представляют, исключив из нее все постороннее. Стоит заговорить о чем-то другом, в особенности диаметрально противоположном, как вся идиллия исчезнет». Персонификациям, наделенным отчетливыми признаками, предшествуют во времени менее определенные, смутные персонификации. «Иногда мне кажется, что на свободу вырвалось множество чертей. В течение долгого времени я то и дело с полной отчетливостью вижу перед собой дьявольские морды. Однажды. будучи в постели, я явственно ощутил, как кто-то стягивает мою шею цепью: затем я почувствовал запах серы, и жуткий внутренний голос произнес: «Теперь ты мой пленник, и я тебя не выпушу. Я не кто иной, как сам дьявол». На меня часто сыпались угрозы. Я все это пережил на себе. Нельзя сказать, чтобы эти россказни о злых духах, которые кажутся современным людям страшными средневековыми сказками, эти сообщения адептов спиритизма о полтергейстах были совершенно беспочвенны. Персонификации действуют вне связи с сознательной личностью, но каждая из них стремится взять ее под свой полный контроль. С ними приходится вести долгую борьбу, да и они сами начинают бороться друг с другом, стоит какой-то их части прийти на помощь сознательной личности. Я часто с полной отчетливостью наблюдаю, как несколько персонификаций помогают друг другу, поддерживают друг друга или по секрету договариваются вступить в борьбу со мной — «стариком», как они всегда меня называют между собой, — и по возможности досаждать мне (это похоже на то. как несколько телеграфистов на нескольких станциях, входящих в какую-то сложную сеть, втайне от окружающих плетут заговор), а иногда еще и борются друг с другом, оскорбляют друг друга… Благодаря далеко идущим, иногда патологическим влияниям некоторых центров и персонификаций я мог наблюдать, как яростно они дрались, как усиленно старались вытеснить чувства и представления, казавшиеся им неприятными, и утвердить собственные желания и представления, чтобы тем самым улучшить свое положение в моем организме и приобрести большее влияние». В каждой из персонификаций есть какая-то односторонность. Персонификации не целостны; это лишь части, которые могут существовать как расщепленные «куски» бессознательного рядом с сознательной личностью.

По этим описаниям можно судить и об отношении самого Штауденмайера к этим феноменам. В следующем отрывке оно выражается особенно отчетливо: «У того, кто неопытен в подобных вещах, непременно создастся впечатление, будто таинственная, невидимая и абсолютно чуждая личность исполняет какую-то роль. Этот «внутренний голос» известен с незапамятных времен; его признают божественным или дьявольским». Но Штауденмайер считает это неверным; он, подобно средневековым святым, чувствует себя одержимым — но не какими-то чуждыми силами, а расщепленными частями собственного бессознательного. «Я считал их единствами, живущими до известной степени самостоятельной жизнью, хотя и образованными ради некоторых частичных целей и раз и навсегда ограниченными определенным местом внутри организма. В силу односторонности своего положения и своих задач каждая из них обладает собственной памятью и интересами, которые не обязательно совпадают с памятью и интересами сознательной личности. В особенности у нервных людей они приобретают исключительную власть над аффектами и всем образом жизни и действий сознательного «Я» — ведь сами они также способны на необычайно разнообразные аффекты. Если они способны к обучению, они в конечном счете могут развиться в весьма разумные «частичные экзистенции», с которыми нужно считаться самым серьезным образом. Именно так и произошло в моем случае». У нормальных людей воздействие со стороны бессознательного выражается в смутных ощущениях; но Штауденмайер вступил со своими расщепленными личностями в членораздельный диалог и таким образом пережил собственное бессознательное куда живее, чем это было бы возможно в любом другом случае. Штауденмайер не считает, что эти расщепленные единства принципиально отличаются от содержания нормального бессознательного. «Существует ряд промежуточных ступеней, ведущих от полноценного, самовластного психического единства нормальных людей вниз, к патологическому расщеплению и радикальной эмансипации отдельных частей мозга». Штауденмайер не сомневается, что «в психическом аспекте человек есть единое целое. Не следует забывать, что здесь мы имеем дело с таким состоянием, которое переходит непосредственно в патологию. Cava возможность существования такого рода феноменов играет необычайно важную роль при выработке оценок и суждении, касающихся человеческой души и ее природы».

§8. Рефлексивные феномены

Психологическое введение. Говоря о сознании «Я», мы имеем в виду не только определенного рода внутренние переживания; сознание собственного «Я» побуждает меня еще и рефлексивно обращаться к самому себе. Рефлексируя, я не только познаю себя, но и влияю на самого себя. Во мне не просто что-то происходит: я к тому же еще и планирую, побуждаю, формирую то, что происходит внутри меня. Я могу, так сказать, впитывать действительность в себя, могу вызывать ее и управлять ею.

Развитие человека как в индивидуальном, так и в историческом аспекте не является — в отличие от всех остальных биологических событий — пассивной трансформацией; это собственная внутренняя работа души и духа, осуществляемая в контексте универсальной диалектики борьбы и превращения противоположностей.

Поэтому уже не приходится говорить просто о непосредственной душевной жизни. Мышление и воля дают начало рефлексии, а вместе с рефлексией начинается опосредующее вмешательство в любое непосредственное переживание. Но как только непосредственное переживание перестает быть единственным определяющим фактором, мы обнаруживаем не просто расширение, развертывание, новое измерение переживания, но и совершенно новые по своему характеру расстройства. Возьмем, к примеру, простейшую, основную форму непосредственности — инстинкты; рефлексирующее намерение может поддерживать их, «помогать» им, но может и полностью запутывать и подавлять их.