Мне доставшееся: Семейные хроники Надежды Лухмановой - Александр Колмогоров

Меня с удовольствием взял в редакцию Трозинер[275] (по 8 руб. за лист)[276].

С возобновлением в 1892 году издания «Петербургская жизнь» все свои публикации в нём Надежда Александровна подписывала инициалами. Фамилия появилась лишь во «Всемирной Иллюстрации», начиная с октябрьских номеров, и не только под авторскими переводами, но и под первым большим очерком «Праздник Рождества в Святой земле»[277].

Нелегко давалось начинающей писательнице хождение и по редакциям респектабельных «Новостей» Нотовича, «Петербургской газеты» и «Петербургского листка» Худекова, «где каждого нового человека оглядывают с таким недоброжелательством, точно громко спрашивают: „Тебе что тут надо? Ты куда лезешь?“ А необыкновенная сухость секретарей, которые и жестом, и тоном сразу показывают вам своё убеждение, что принесли вы чушь или ерунду, которую им придётся читать…»

Для далеко не молодой журналистки единственным и старым как мир способом обратить на себя внимание завистливых ревнителей российской словесности могло стать только громко заявленное новое литературное имя. И вдохновение явилось к ней из светлых воспоминаний детства, в которых и лежит любое человеческое счастье. Свою первую и самую удачную книгу «Двадцать лет назад. Воспоминания из институтской жизни», выдержавшую 7 изданий[278], она писала легко, урывками, во время дежурства в конторе респектабельных «Новостей», где тогда работала за 50 рублей в месяц и авторский гонорар[279]. Ей не надо было вынашивать фабулу произведения, выстраивать сюжетную линию, лепить характеры персонажей, оттачивать диалоги. Достаточно было последовательно и по возможности правдиво излагать цепь событий и фактов собственной жизни. В широком смысле это действительно ещё не было творчеством, как об этом упоминает сама писательница. На бумагу изливался откровенный пересказ пережитого, насыщенный многочисленными подробностями, сохранившимися в глубинах памяти.

Рукопись книги была закончена летом 1893 года и отдана на суд главного редактора журнала «Русское богатство» Н. К. Михайловского. Ответ искушённого публициста и влиятельнейшего литературного критика пришёл неожиданно быстро:

…Признаюсь, что начал с предубеждением читать Ваши «Институтские записки». Я очень скептически отношусь ко всем школьным воспоминаниям, но скажу Вам, что увлёкся с первой страницы; искренность, теплота, юмор побудили меня.

Я напечатаю их с удовольствием…

…Когда «Воспоминания» были изданы[280], я услышала много хороших отзывов, из которых самым дорогим был — Мамина-Сибиряка.[281] Певец уральской прозы, работавший тогда над одной из лучших своих книг «Черты из жизни Пепко» и опубликовавший в «Мире божьем» очередной роман «Весенние грозы», приехал в «Новости» специально познакомиться со мной. «Надо писать так — были его слова — как вы видите. Не старайтесь ничего ни поэтизировать, ни сглаживать. И, главное, не надо выдумывать. Берите человека, дерево, скамью, обстановку, дождь, ветер непосредственно так, как видите и чувствуете. Старайтесь во всех описаниях и внутренней, и внешней жизни, чтобы была правда. Тогда и будет хорошо…» С тех пор я стала наблюдательнее и для многих своих описаний снимала литературную фотографию. С солнца, луны, непогоды, с живых людей. В рассказах моих была правда. Её чуяли и они нравились…

…Я редко его вижу. Он каждый раз спрашивает мой адрес и заботливо осведомляется, когда можно меня навестить и… никогда не бывает!? Короткие встречи, в которых всегда блеснёт радость его искреннего слова, шутка, дельное замечание, гораздо лучше иных пустых долгих свиданий между людьми, ведущими совершенно разный образ жизни. Узнав, что я несколько лет прожила в Тюмени, оживился и советовал писать «В глухих местах»…[282]

К концу 1893 года относится и знакомство 52-летней Надежды Александровны с фактическим редактором 2-го (провинциального) издания столичных «Биржевых Ведомостей», певцом тюремной прозы и популярным публицистом (в молодости мошенником и судимым авантюристом) 40-летним Д. А. Линёвым[283].

Предоставим читателю самому оценить характер их отношений по одному из писем от 17 мая 1894 года: «Многоуважаемый Дмитрий Александрович! Я соскучилась по Вас, хотя не имею на то никакого права. Очень бы желала, чтобы Вы соскучились по мне, на что я Вам даю полное право, а, впрочем, понимайте мою болтовню только в том простом смысле, что я, право, рада повидать Вас. Не заглянете ли ко мне на дачу в четверг (я ещё не переехала), буду там в 7 часов? Пойдём вместе в театр, идёт хорошенькая вещь. Жму вашу руку»[284].

«Ф. С. Колмогорова Наследники»

21 января 1893 года тюменская городская дума на своём заседании, наконец-то, предприняла практические шаги к осуществлению вековой мечты обывателей о каменном мощении трёх главных улиц города. Многочисленные попытки обойтись дешёвыми, но недолговечными деревянными мостовыми всякий раз оборачивались лишь бесполезной тратой средств. Споры разгорелись не только вокруг типов мощения, представленных двумя специалистами, но и вокруг очерёдности выполнения работ.

Инженер А. Ф. Колмогоров предложил простой и дешёвый вариант одиночной каменной мостовой по примеру Перми, Екатеринбурга и тюменского опыта (от ж/вокзала до деревянного моста через лог). Исполняющий должность городского архитектора А. А. Ющинский отстаивал решения европейского уровня: торцевой деревянной мостовой со спецпропиткой материала[285] как наиболее дешёвой; более дорогой и надёжный вариант двухслойной каменной мостовой.

Большинством голосов (24 против 15) гласные утвердили проект инженера Колмогорова, который постановлением думы стал членом исполнительной комиссии «по организации работ и наблюдению за мощением улиц и устройству мостов в Тюмени». Его назначение было утверждено тобольским губернатором (от 22 апреля 1895 года за № 241). В этом же году первая мостовая из камня Шарташского месторождения (при утверждённой Думой цене по 7 рублей 50 копеек за квадратную сажень) была вымощена до дома братьев Колмаковых в направлении от железнодорожного моста к пристаням, а сама улица наименована Голицынской[286]. На очереди были — Царская и Спасская.[287]

Дождаться этого Филимону Степановичу не довелось. Ещё 9 июня 1892 года на думском заседании его кандидатура, наряду с И. Е. Решетниковым и сыном Александром, была включена в состав депутации для принесения благодарности князю-покровителю Г. С. Голицыну. Но 28 января главного кожевенника Тюмени, только что отметившего свой 69-й год рождения, не стало… Схоронили его на самом старинном в Тюмени Заречном кладбище подгородной деревни Парфёновой — месте упокоения кожевенных династий Решетниковых, Шуваловых, Кузнецовых, Кочневых… Прямой дороги к погосту через речную пойму в то время ещё не существовало, и после отпевания в Вознесенско-Георгиевском храме скорбная санная процессия медленно двинулась берегом Туры вверх по её течению мимо заснеженного Колмогоровского сада. Через год на могиле отца сыновья установили невысокий, из массива серого мрамора памятник с венчающим его металлическим крестом.