Эпицентр Тьмы - Алексей Махров

Он усмехнулся, отчего его испещренное лоснящимися пятнами лицо приобрело жутковатый вид:

— Так и я тоже там не всю жизнь прожил… Это не ты со своим звеном возле Выру финнов прижучил, да так, что они даже бэху бросили?

Было такое. Мы обошли финские позиции по старой дороге и врезали им, да так, что они бросили не только БТР, но еще и два десятка автоматов, три пулемета и миномет с запасом мин…

— Я…

— То-то я смотрю, мне твоя физиономия знакомой кажется, — он широко, насколько позволяют ожоги, улыбается. — Не узнаешь? Немудрено, знаешь ли. С тех пор произошел «ряд волшебных изменений милого лица». Ленька я, Леонид из противотанкового…

— Гармонист?!

Леню-гармониста под Псковом знали решительно все — и наши, и финны. Каждый вечер, если только не было атаки, с позиций противотанкового взвода раздавались задорные наигрыши, сопровождаемые не слишком цензурными частушками старинного и собственного сочинения. Вот несколько из наиболее пристойных:

Как за ПРО паны-полякиОблизали НАТУ сраки.Мы чуть-чуть передохнем,И туда им х… воткнем.

Скандинава-сына матьВ Псков послала воевать.X.. осколком оторвало:Ты куда послала, б…?!!

Я много раз видел его — чубатого, веселого, готового в любой момент пуститься в пляс…

— Где тебя так, товарищ? Под Псковом?

Он машет рукой:

— Да нет, это года два тому, под Ржевом. Слушай, а ты ведь тогда пионером был?

— Был, — киваю я. — Уйти мне из пионеров пришлось…

— Чистка двадцать седьмого года?

И этот про чистку знает! Далеко же слухи разошлись. Вместе с нашими людьми… Правильно тогда Бугров с Евграшиным придумали — хрен подкопаешься, чистая легенда — беженец от репрессий.

— Да, — киваю я.

— Много ваших у нас осело — наверняка еще знакомых встретишь! — радует меня Леонид.

Было бы неплохо! Мне ведь помощь в возвращении в Пионерскую республику нужна. По большому-то счету я эти диски со шпионскими списками именно для республики несу.

— Отлично! — довольно киваю я.

— Кстати, — хлопает себя рукой по лбу Никольский. — А ведь сейчас с нами в походе начартом Федор Иванович! Может, пригласить его к столу?

— Что за Федор Иванович? Тоже из пионеров?

— Бери выше, майор! — довольно рассмеялся Никольский и вышел, чтобы отдать необходимые распоряжения.

— Это у нас начальником артиллерии мужик один служит! — пояснил Постников. — Ох, и боевой старик!

— Подожди-ка, — внезапно вмешивается в наш разговор вернувшийся Никольский. — Вы вот сейчас Псков вспомнили, Выру… А там и Тарту рядом… Леня, а тебе разве фамилия Волков ни о чем не говорит?

— Елки, ну точно! — хлопает ладонями по столу Постников. — Неужели и там ты отметился? Это ведь ты Тарту спалил?

— Я! — признаюсь. Ну куда деваться от мрачной славы. Чуть ли не всемирной, как выясняется.

— Огромное тебе человеческое спасибо! — Леонид неловко сгребает меня в охапку. — И от меня и от жены. Ее ты как раз в Тарту и освободил. Ей тогда всего четырнадцать лет было. Ну, что хошь проси — все для тебя сделаю!

— Самолет дашь? — в шутку спрашиваю я.

— Да хоть и самолет! — неожиданно серьезно отвечает Постников. — Как, Петр Сергеевич, дадим русскому герою самолет?

— Дадим! — тоже очень серьезно сказал Никольский. — Если дело важное, то почему не дать?

— У вас и авиация есть? — охаю я.

— Ест, в калхозэ всо ест! — с нарочитым акцентом, явно пародируя кого-то, улыбаясь говорит Петр Сергеевич.

Тут я вспоминаю про наемников со «Стингерами» и честно предупреждаю колхозников об угрозе их авиации с земли. Сообщение о том, что банде эстонского барона поручили сбить вертолет следопытов, Никольский выслушал, мрачно сжав губы. Вся наносная веселость немедленно с него слетела.

— Вот так, значит… Хотели сбить над нашей территорией, сволочи! Чтобы на нас подумали! Дело в том, что до недавнего времени у нас с тверичами нейтралитет был, а сейчас мы решили союзниками стать. Вот и договорились о переговорах на высшем уровне. К нам должен был один из руководителей следопытов прилететь. И как только скандинавы об этом узнали?

— Разведка хорошо работает, и предатели, к сожалению, до сих пор находятся! — сказал я. — И еще… я уверен — разгромленная нами банда была не единственной!

— Ну, это-то как раз понятно — подстраховка… — согласился Никольский. — Ладно, спасибо за предупреждение — разберемся!

Тут в избу бодрым строевым шагом вошел старик лет под семьдесят. С очень загорелым лицом, на котором белыми черточками выделяются морщины. Четкий, нерасплывшийся овал лица обрамляет коротко подстриженная седая бородка. В целом мужчина напоминает Хемингуэя, которого я видел на портрете в детском клубе Галича.

— Здравия желаю, товарищи! — с порога рубанул старик. — Звал, старшой?

— Звал, Иваныч! — поднялся ему навстречу Никольский. Постников последовал его примеру. Мы с Панкратовыми тоже привстали — столько было в этом старике уверенной мощи. Как у генералиссимуса на покое. — Вот, знакомься — Борис Волков, майор Красной Армии, Палач Тарту!

— Ух, ты! Давно мечтал, сынок, с тобой встретиться! — старик шагнул ко мне и крепко пожал мне руку. Ладонь у него была сухой и жесткой, без всяких следов старческой пигментации. — Литвяк Федор Иванович. Персональный пенсионер союзного значения.

И дед разражается звучным хохотом. Я в недоумении, Никольский и Постников вежливо улыбаются. Это у них, наверное, какая-то местная шутка, посторонним непонятная.

— А еще Федор Иванович у нас первоколхозник и боевой соратник вашего Деда Афгана! — добавляет Петр Сергеевич.

— Так все же Красная Армия — союзница Пионерии? Или даже находится у нее в прямом подчинении? — поворачивается к Никольскому Литвяк. — Здорово это Евгень Ваныч придумал! Маладца!

Я пожимаю плечами. Не объяснить же, что Дед Афган не имеет никакого отношения к созданию Красной Армии, так как умер задолго до этого. Вместо слов я жестом предлагаю старику сесть за стол. Не каждый день видишь человека, который воевал вместе с твоим кумиром!

— Федор Иванович! А вы с Дедом Аф… с Евгением Ивановичем Остапенко как познакомились?

— Так я в его роте служил, когда мы за Речкой кувыркались! — грохочет старик — Когда же это было? Ну, как в нашем полку командиром подполкана Долича поставили, так и я в Афган попал. Как сейчас помню — в триста девяносто пятый мотострелковый полк двести первой мотострелковой дивизии. А было это, стало быть, в восемьдесят пятом. — Литвяк внезапно замолкает и недоуменно смотрит на Никольского. Петр Сергеевич понимает взгляд без слов — достает из кармана плоскую фляжку и наливает в чистую кружку что-то прозрачное. Федор Иванович немедленно хватает кружку, шумно выдыхает, выпивает залпом, занюхивает ломтем деревенского хлеба и начинает сочно хрустеть квашеной капустой.

Это у них ритуал, что ли, такой? А нам, что интересно, Никольский водку не предлагал!

— Уф, хорошо прошла! — переводит дух Литвяк. — Так о чем я? А! В восемьдесят шестом, уже перед самым дембелем, я в госпиталь загремел, в самый Ташкент. Так что года полтора, майор, я Евгень Ваныча знал. Ничего плохого про него не скажу: дельный был ротный. Уважали мы его — надежный был мужик. Потом я его еще в девяносто восьмом встречал, аккурат за месяц до дефолта… Посидели, выпили, вспомнили ребят… Он уже тогда в отставку вышел, военруком в школе работал. И там с детьми, и после Тьмы, стало быть, тоже с детьми… А своих так и не завел, выходит?

Я подтверждаю, что у Остапенко своих детей не было.

— Хм… Странно! По женской части он ходок изрядный был! — хмыкает старик. — Помню, ни одну телефонистку не пропускал. Два раза с вэдэвэшниками из-за баб дрался. Он, вообще, десантуру не любил… От зависти, должно быть. Переживал ротный, что не в ВДВ служит. Все рвался доказать, что зря его в Рязанское училище не приняли. Вот и занимался, тренировался… Сперва сам, а потом и за солдат взялся… Нас так выдрочил, что мы, когда схватились как-то раз по пьяни с десантурой — так их отмудохали… Ремнями километра три их гнали. А то и больше.

Старик снова смеется своим звучным басом, а потом неожиданно добавляет:

— А через три дня уже они нас… Ремнями… А потом водку вместе пили, а через месяц мы их на Саланге выручили, а чуть позже — они нас… Так вот и воевали… Фотку я до сих пор храню!

И Литвяк показывает старинную, еще черно-белую фотографию. Не знаю, как другие, а лично я видел это фото неоднократно — оно стояло в рамке на столе Деда Афгана. На ней запечатлены полдесятка солдат Советской Армии с капитаном Остапенко посередине. У них за спиной — боевая машина пехоты, в руках — автоматы, пулеметы, на головах — смешные шляпы-панамы со звездочками.