Выход силой - Андрей Ерпылев

—  Передал? Батя же организовал операцию, захватил... Мы даже праздник каждый год отмечаем — День Воссоеди­нения...

— Праздник... Они просто договорились. Отец передал власть более подходящему, как он тогда думал, человеку — и все. Надеялся целиком и полностью отдаться работе. Но его не оставили в покое.

Антон встал и прошелся по комнате, трогая кончиками пальцев то корешки книг, то прибор, стоящий на полке.

—Батя с Балагуром как раз служили в охране этого ин­ститута. Останься они внутри — давно бы их уже не было в живых. Но они успели добраться до метро и спастись. Но что из себя заведение представляет, наверняка знали. Беда в том, что они охраняли комплекс задний снаружи, а за ту пер­вую дверь им хода не было. Рылом не вышли. Потому-то ни у кого из них не было доступа сюда. Но им сюда очень хоте­лось. Как же — безопасная сытая жизнь и все такое. И как-то раз они выследили отца. Пытали, требуя выдать им коды до­ступа и ключи. Отец побоялся, что оружие окажется в руках этих солдафонов, и отказал. Его запытали и убили.

—Откуда ты знаешь?..

—Я тоже не мог поверить, когда узнал. Батя такой обхо­дительный. По-отечески заботливый...

—Откуда?!

—Знающий человек говорил. Я ведь целое расследова­ние провел, пока до правды докопался... Один из тех, кто все видел сам. Сказал мне, что не участвовал, а просто смотрел. Может, соврал. Соврал, наверное. После того, как он мне обо всем рассказал, меня и сцапали.

—Но Батя? Президент?

— Он только приказы отдавал. Отца резал на кусочки Ба­лагур и второй еще... Федотов.

— Капитан Федотов? — Игорь вспомнил ухмылочку ко­мандира, бросившего его умирать под завалом на Парти­занской. — Это он меня... — слова давались ему с трудом. — И автомат дал свой. Без патронов...

— Это они на старости лет гуманистами стали. Сентимен­тальными стали. А раньше бы, — Антон ядовито улыбнул­ся, — пулю в затылок, и вся недолга. Или удавку на шею.

— Но карточка доступа... Они отобрали ее у отца? Поче­му же тогда не смогли пробраться сюда?

— Да, они ее отобрали у папы. Но без кода она только по­ловина ключа. Видел, как они уродовали от отчаяния дверь? И у нас все перерыли, все искали — может быть, этот код где-то записан. Ты помнишь?

Игорь вспомнил ту ужасную полуявь-полусон: здоровен­ные громогласные мужичины, топчущиеся по их тесной комнатке, свой истошный рев...

— Они ничего не нашли, потому что отец предвидел по­добное и не стал записывать код, — торжествующе объявил старший брат. — Код все время был вот здесь! — Согнутым пальцем он постучал по Игореву виску.

— Ты с ума сошел?

— Вовсе нет. Два-три, три-четыре... Продолжай.

— Мы одни в пустой квартире, — тихо стал проговари­вать Игорь прилипшую навсегда детскую считалочку. — Се­мью восемь, три-пять, я иду тебя искать...

- Вот видишь? Ты всегда знал код. Два-три-три-четыре-семь-восемь-три-пять. Кому бы пришло в голову выпыты­вать код у шестилетнего малыша? Я сам догадался об этом, только попытавшись в первый раз открыть дверь. Восемь цифр. Вводил и день рождения отца, и твой, и свой — беспо­лезно. А потом вдруг всплыло: два-три, три-четыре... Знал бы ты, как надоел мне в свое время этой белибердой! Убить был тебя готов!

—А карточка? Где ты взял карточку?

—Отец сделал дубликат. Или у него сразу было две. И зна­ешь, где он ее хранил? Нипочем не догадаешься! В твоей ко­робке с банковскими картами! Представляешь, что бы было, если бы ты ее кому-нибудь променял?

Теперь Игорь вспомнил, где он видел карту, которой Ан­тон открывал двери: темно-серый, с металлическим отли­вом прямоугольничек со строчкой выпуклых цифр и без всякого логотипа был парией среди многокрасочных, блис­тающих голограммами карт всяких «КДФ-банков» и «Им­периалов». Он дорожил ею по одной простой причине — ее подарил ему папа. И строго-настрого велел беречь. И он бе­рег. Все детство и юность. А потом начались взрослые забо­ты и проблемы, и детские забавы были забыты...

— Так что именно ты был хранителем. А от меня они так ничего и не узнали. Потому что я сам ничего не знал.

Столько лет Игорь был носителем секрета и ничего не подозревал об этом! Даже честно пытался забыть дурацкий стишок, когда-то заученный наизусть. Вспомнилось лицо отца, играющего с ними, мальчишками, в прятки, хотя куда было прятаться в их крошечном жилище? Странное дело: всегда вспоминалось тусклым, как бы размытым, а сейчас — четкое, яркое... Неужели без фотографии он так и забыл бы папино лицо навсегда?

Братья стояли перед толстым стеклом от пола до потол­ка, отгораживающим обширный вольер. Стекло было до­нельзя грязным, покрытым какими-то потеками, исцара­панным, но все равно им было видно крупную тварь, насто­роженно припавшую к земле, — полом это назвать было нельзя, столько на дне вольеры было грязи, помета, остат­ков пищи. И костей, слава богу, кажется, не человеческих. Уже само то, что тварь при виде людей не сделала попытки напасть, было удивительно. Желтые холодные глаза только перебегали с одного человека на другого, да голый, длин­ный, как кнут, хвост колотил по ребрам.

— Видишь, — Антон постучал ногтем по стеклу, и сущест­во, взрыкнув, подалось на полметра назад, — оно не знает, что делать.

— Почему?

— Потом, уже после Катастрофы, папа вернулся в Ин­ститут. Мутации тогда уже начались, и он понимал, что со­творил нечто ужасное. Он пытался исправить положение... И нашел парадоксальное решение. Он нашел способ встра­ивать в организмы тварей фрагменты своей собственной ДНК. Часть себя, понимаешь? Так что они теперь — на ка­кую-то мизерную часть — люди. Наши с тобой братья. По-настоящему. Это как система опознавания «свой-чужой». Мы для них свои.

— А мы?

— А мы — им братья. В нас ведь есть отцовские гены. Они — чуть-чуть люди, мы — немного твари. С тобой экспе­римент удался на все сто процентов, ты даже общаться с ни­ми можешь. А меня просто не трогают.

—Так папа...

—Да, совершенно верно. Он бился над тем, чтобы все лю­ди перестали быть для тварей объектом охоты. Так сказать. Пытался обезвредить им же созданную бомбу. Но не успел. Убили.

—И что делать?

— Что? Продолжать его дело! Остались ведь записи, дневники исследований. Где-то здесь, — Антон ткнул паль­цем в пол, — архив института.

— У нас не получится.

— У нас — да. Знаний не хватит. Но ведь где-то в метро остались люди с нужными знаниями. Те, кто сможет про­должить дело отца. А если не продолжить, то хотя бы пере­дать знания молодым. Я слышал, что в самом центре мет­ро сохранился целый городок ученых. Надо их привести сюда...

Тварь сделала бросок вперед. С грохотом врезавшись в прогнувшийся иод ее телом плексиглас. Со скрежетом про­ехали по исцарапанной преграде страшные когти и клыки. Братья отшатнулись от неожиданности.

— Нет, ребятки! Никого мы сюда приводить не будем.

У входа в зал стоял Кузьма.

Одной рукой он прижимал к себе Ингу, зажимая ей ши­рокой ладонью рот так, что над коричневой татуированной пятерней были видны лишь огромные перепуганные глаза. А второй...

— Брось пушечку, старшина, брось, — ласково журчал го­лос старого гладиатора. — Не ровен час, в щенка своего по­падешь.

Кляня себя за доверчивость, Игорь положил автомат на пол и оттолкнул его ногой в сторону.

— Во, молодец... И остальное сложи аккуратненько. И шпажонку не забудь — знаем мы, как ты с этой железякой обра­щаешься. Братец твой пустой?

— Пустой! Отпусти женщину, Кузьма, поговорим.

— Ничего, потерпит. Так поговорим.

— Чего ты хочешь?

— Чего? — Кузьма опять пьяно хихикнул и шевельнул стволом автомата пеленку, прикрывавшую лицо спяще­го малыша. — Всего. Вы, братцы, сейчас мне все объяс­ните. И как двери эти открывать-закрывать, и все ос­тальное...

— Зачем это тебе?

— Пожить хочу спокойно на старости лет, вот зачем. А то двадцать пять лет уже живу, как собака. Ни дома, ни бабы путевой... Даже пожрать толком нельзя. А тут, говоришь, и жрачки полно, и выпивки, и не побеспокоит никто. А бабы... Поделим бабу, а, старшина? Ты, допустим, по четным дням будешь ее жарить, я — по нечетным... А братик твой придурошный не в счет... Ну, давай, старшина, кинься на меня, кинься, чтобы я с чистой совестью тебе в брюхо пулю вса­дить мог.

Игорь действительно готов был броситься на оборотня, но Антон удержал его:

— Ты же видишь, что он тебя провоцирует.

— Правильно, провоцирую. — Кузьма растягивал рот в щербатой улыбке, но глаза у него были совсем невеселыми.

В глазах гладиатора стоял страх.

— Врешь ты все, Кузьма! — Князев-старший держался за какую-то скобу на металлическом щитке, вделанном в плексиглас. Окрашенную в красный тревожный цвет. — Те­бе же бутылки водки за глаза хватило, что ты один тут бу­дешь делать? Через неделю сбрендишь, и чертиков зеленых ловить по углам будешь. Скажи честно: тебе приказали с