Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру - Неизв.

Волков было около двух десятков, когда они подступили достаточно близко, чтобы начать бойню. Раздался ружейный выстрел, волк упал. Великая тревога охватила стаю, и охотникам показалось, что она уменьшилась наполовину. В самом деле, вопреки поговорке, гласящей, что волки друг друга не едят, семь-восемь оголодавших зверей поотстали, чтобы сожрать убитого. Со всех сторон в ответ неслись другие волчьи завывания, со всех сторон показались заостренные носы с глазами, горящими как карбункулы. Волки были в пределах досягаемости, и охотники открыли беглый огонь. Но, хотя почти все выстрелы попадали в цель, вместо того, чтобы уменьшаться, стая постоянно разрасталась; вскоре она не была больше стаей, а стала полчищем, плотные ряды которого не отставали от охотников. Волчий бег был таким стремительным, что они, казалось, летели над снегом, и таким легким, что не сопровождался ни малейшим шорохом. Вал их, похожий на немой морской прилив, все время нагонял тройку и не подавался назад перед обильно кормящим его, как было, огнем трех охотников. Они охватывали тройку сзади огромным полумесяцем, оба рога которого начали обходить лошадей. Количество волков множилось с такой быстротой, что можно было сказать, что они появлялись из-под земли. И в их появлении было что-то фантастическое. Действительно, невозможно было объяснить себе, откуда взялись среди пустыни, где за  весь день с трудом увидишь двух-трех, две-три тысячи волков.

Перестали принуждать визжать и снова втащили свинью в сани, потому что ее вопли удваивали отвагу преследователей. Огонь не прекращался, но израсходовали уже более половины боеприпасов. Оставалось, может быть, сделать две сотни выстрелов и попасть в окружение двух-трех тысяч волков. Два рога полумесяца все больше выдавались вперед и грозили замкнуться, образуя кольцо, центром которого стали бы сани, кони и охотники. Если бы одна лошадь сейчас упала, то все было бы кончено, а кони в смятении дышали огнем и неслись невиданными скачками.

- Что ты об этом думаешь, Иван? - спросил князь своего кучера.

- Думаю, князь, что добра здесь не жди.

- Ты чего-то боишься?

- Черти отведали крови, и чем больше вы будете стрелять, тем больше их, чертей, соберется.

- Что же ты предлагаешь?

- Если позволите, князь, то я сейчас отпущу вожжи моих лошадей.

- Ты в них уверен?

- Отвечаю за них.

- А за нас отвечаешь?

Кучер промолчал: очевидно, не хотел принимать на себя это обязательство. Он дал волю коням скакать в направлении замка [господского дома]. Бедные животные, которые итак, можно было подумать, неслись во весь опор, пришпоренные ужасом, рванули вдвое быстрей. Их отчаянная скачка буквально поглощала расстояние. Кучер еще подбадривал их пронзительным свистом, в то время как они описывали кривую, чтобы сбить один из рогов живого полумесяца. Волки потеснились, чтобы дать проскочить лошадям; охотников охватила радость.

- Ради вашей жизни, - бросил им кучер, - не стреляйте!

Ивана послушались.

Волки, изумленные неожиданным маневром, мгновение пребывали в нерешительности. Его хватило, чтобы тройка пронеслась версту. Когда волки бросились следом, было слишком поздно: они не могли ее догнать. Через четверть часа охотники были в виду замка. Князь был уверен, что за эти четверть часа кони пролетели более двух лье. На следующий день он объехал верхом поле битвы; обнаружились кости более двух сотен волков. Как видите, такая охота полна острых ощущений.

Читателей, которые столь добры, что готовы после этого поинтересоваться моей дальнейшей судьбой, просим не дрожать заранее: я был приглашен на обычную облаву, что намечалась в лесных угодьях князя Трубецкого, а не на охоту с тройкой.

          Пока князь Трубецкой рассказывал мне различные охотничьи перипетии, Санкт-Петербург казался мало-помалу поднимающимся из воды в конце залива. Другие купола, пониже первого, поразившие нас своим видом, сверкали тут и там; одни были золоченые, как купол Исаакиевского собора, другие красовались только звездами. Это были купола Казанского, Троицкого и собора св. Николая. Полагаем возможным не перечислять остальные религиозные памятники; в Санкт-Петербурге не сорок сороков церквей, как в Москве, но все же  46 кафедральных и иных соборов, 100 филиалов-церквей и 45 часовен; все вооружено 626 колоколами! Впрочем, живописного в этом мало, потому что Санкт-Петербург построен на ровном месте.

Два непривлекательных желтых строения типа казарм с двумя крашеными в зеленое куполами бросились в глаза. Два зеленых купола - головные уборы двух церквей кладбища. Русские питают особое пристрастие к зеленому цвету для церквей и крыш своих зданий, что в обоих случаях неудачен: зеленые купола не сочетаются с голубым небом, зеленые крыши не гармонируют с зеленью деревьев. Правда, здесь небо не часто голубое, и деревья недолго зелены.

- У нас здесь ни зима ни лето, - говорила Екатерина, но зима белая и зима зеленая.

Минутой позже мы вошли в Неву, что в устье шире Сены в шесть раз, прошли вдоль Английской набережной и остановились перед Николаевским мостом, торжественно открытым четыре года назад.

Со времен Петра I в городе не было мостов на Неве. Морской упрямец хотел, чтобы все население его города, как он, вело морской образ жизни. Переправлялись через реку на лодках и судах, что не всегда было безопасно.

Нас встречали 25-30 человек. Вдруг Хоум, щедроты которого по отношению к рыбaм Финского залива были достоверно установлены, ударил в ладоши, радостно подпрыгнул и обнял меня. Он только что среди встречающих узнал свою невесту. Меня же никто не встречал, и я никого не ждал.

На этот раз наш переход с борта  К о к е р и л я  на набережную был легким, и вещи не мешали нам. Мы простились с княгиней Долгорукой, простились с князем Трубецким, повторившим мне свое приглашение на волчью охоту в Гатчину, и расселись по трем-четырем экипажам графа Кушелева, которые ожидали, чтобы доставить нас на виллу Безбородко, расположенную на правом берегу Невы за чертой Санкт-Петербурга, в километре от Арсенала, против Смольного монастыря.

Первое, что должно поразить иностранца, высаживающегося в Санкт-Петербурге, это одноконные экипажи под названием  d r o v s k i s - д р о ж к и  с их кучерами в длиннополом одеянии, перетянутом поясом с золотым шитьем или следами такого шитья, в колпаке, напоминающем пирог с жирной печеночной начинкой, и носящими на спине медную ромбообразyю бляху. Бляха с номером всегда перед глазами того или той, кого они везут, и для которых, если жаловаться на кучера, достаточно снять ее у него со спины и отослать в полицию. Стоит ли говорить, что русская полиция,  как и французская, очень редко устанавливает правоту кучеров.

Русские  i z v o s c h i k s - и з в о з ч и к и, как все горожане, крайне редко являются уроженцами Санкт-Петербурга. Они, в основном, крестьяне из Финляндии, Великой или Малой Руси, Эстонии или Ливонии. Занимаются извозом с разрешения хозяев, которым платят за эту полусвободу, обычно, от 25 до 60 рублей, то есть от 100 до 250-260 франков. Плата называется  о б р о к.

Есть два вида дрожек.

Первый: небольшой  t i l b u r y (фр.) -  л е г к и й  д в у х к о л е с н ы й  э к и п а ж; может взять двоих, если потесниться. Экипаж нисколько не выше наших обычных детских повозок.

Второй вид не имеет аналога во Франции; вообразите седло, в котором всадник поместил впереди себя еще двоих. В повозке на скамейку садятся верхом, как на лошадь, только ноги не вставляют в стремена, а ставят на подножку с каждой стороны. Кучер, кто впереди, имеет вид старшего из четырех сыновей Аймона,  едущего во главе трех своих братьев на большой турнир к их дядe - императору Шарлеманю. Очевидно, это татарский и общепризнанный экипаж; первый же заимствован за границей и приспособлен к вкусам и потребностям страны.

Мы поднялись вверх по набережной, миновали дом месье Лаваля-Монморанси и оказались на площади Адмиралтейства, понемногу утрачивающей это название в пользу нового сооружения - Исаакия. Там я признался себе, хотя понимал, что никогда не бывал в Санкт-Петербурге, что я действительно здесь не был.

На набережной слева от меня были дворцы, справа - сенат, дальше - Исаакий, прямо - две колонны, памятник Петру Великому (скульптора Фальконе), Адмиралтейство и бульвар - обычное место прогулки императоров Николая и Александра, которые, первый особенно, искали там встреч а-ля Генрих IV. Нам представится случай поговорить об этих памятниках, теперь же мы только проедем мимо них.

Через несколько минут мы двигались уже по Марсову полю, где высилась казарма Павловского полка, основанного Павлом, при зачислении в который еще и сегодня требуется иметь вздернутый нос, каким обладал император. Бедный Одри! Если бы он появился в Санкт-Петербурге, то, несомненно, волей-неволей, стал бы полковником Павловского полка.