О Шмидте - Луис Бегли

Я собирался сейчас заехать к тебе в офис. Я в городе. Но раз вас нет, поеду домой, вечером буду дома.

Вот и пообедай со мной. Такая удача! У нас тут муммичка с визитом. Вот и пусть они с Элейн поужинают вдвоем перед телевизором. Пусть девочки посекретничают. Ха! Ха! Ну что, в полвосьмого в «О'Генри»? Ну да, чем раньше, тем лучше! Мне лишь бы смыться поскорее. Чао!

Муммичкой называлась мать Элейн. По словам Гила, она до сих пор не смирилась с мезальянсом между ее дочерью, что по прямой происходит от самых знаменитых в мире производителей рабочей одежды, и этим выскочкой, чей дедушка родился в Одессе. Оскорбление глубоко проникло под ее кожу, которую пластические хирурги сделали такой же безразличной к ходу времени, как известняковый фасад ее особняка в Пасифик-Хайтс. Поможет ли ее беде терапия доктора Ренаты? Нет, решил Шмидт, слишком поздно.

На шоссе, включив круиз-контроль, Шмидт решительно занял крайний левый ряд. Обгоняя попутные машины, он обдумывал, что ему нужно и что ему предлагают. Выкупить у Шарлотты ее права на дом? Полтора миллиона, прикинул Шмидт. Куча денег, но ему это под силу. Наверное, в самом деле стоит принять совет доктора Ренаты: продать дом и переехать в другой, жизнь в котором не будет похожа на постоянное истечение стодолларовых счетов. Если не прямо сейчас, так позже. «Прах на зубах — это крыша, Стены, панели, мыши…»[44] Ему не придется продавать родовое гнездо Шмидтов. Кто-то сделал это задолго до него. А что ему в этом доме? Кроме его жизни с Мэри, которая уже закончилась, да Шарлоттиного детства, которое закончилось тоже, — ничего. Волю Мэри нарушает не он, а Шарлотта. К чему корчить из себя мученика? Если он и не продаст дом, эти двое сделают это после его смерти. Привет, ты сегодня рано. Налить, как обычно?

Кэрри подмигнула ему. Утром, когда он уходил из дому, она еще спала, свернувшись под простыней, как большая кошка. Вместо ресторанной униформы Кэрри сейчас могла бы быть в той же розовой фланелевой рубашке с узором из синих и красных цветов, которая была на ней прошлой ночью, когда она бесшумно — так, что он продолжал читать, пока она не заговорила, — вошла в спальню и спросила: А кто это пришел поиграть со Шмидти? — и когда он поднял глаза и увидел на ней маску для Хэллоуина, добавила: Напугала, а?

Да, пожалуйста. Самого холодного.

Он сказал, что ждет Гила Блэкмена — парня, с которым тогда засиделся за обедом.

Ага, тот мужик. Я накрою на двоих. Отдыхайте. Как только захотите…

Ты придешь сегодня? спросил он тихо, но не переходя на шепот.

Молчание. У него замерло сердце. Приди в себя, старый дурак. Она же сказала, что не собирается делать это каждую ночь. Оставь небольшую дистанцию. Иначе ты лишишься ее уважения.

Кэрри принесла мартини и без единого слова поставила перед Шмидтом на квадратную коктейльную салфетку. На салфетке крупными красными буквами было оттиснуто «О’Генри», и ниже — телефон. Подняв стакан, Шмидт увидел, что Кэрри что-то дописала на салфетке красными чернилами. В его представлении такими аккуратными печатными буквами пишут девочки из лучших школ, но оплатив столько заполненных ею счетов, Шмидт не мог не узнать руку Кэрри. Надпись гласила: «К любит Ш».

А вот и мистер Блэкмен. В длинной дубленке с поясом, черных брюках и черной кашемировой водолазке. Роскошные волосы острижены короче обычного. Да, мистер Блэкмен выпьет мартини. Такого же, как его друг мистер Шмидт. Чистого, с оливкой и похолоднее!

Отлично!

Гил смотрел вслед Кэрри, которая, склонив голову набок, удалялась к бару.

Однако, довольно хороша. Какая-то латина. Это она с тобой тогда кокетничала на улице, когда мы обедали здесь в последний раз?

Да, она здесь работает.

Идиотский ответ. Но Гил не восклицает: Неужели? — а спрашивает о поездке. Оправдалось ли все, что они с Элейн обещали ему на Амазонке?

Более чем.

А возил тебя тамошний Шмидт на своей лодке?

Да, только его зовут Оскар Курц. Впрочем, может, он поменял имя.

Но это же тот самый человек? У которого жена-скво с маленькой грудью? Да? Ну тогда точно он сменил имя или у него галлюцинации и он думает, что он где-нибудь в Конго. Ха! Ха! Ха!

А как Венеция?

Давай сначала закажем.

Заказывая — манхэттенская солянка и жареные куриные грудки, — Гил напропалую заигрывает с Кэрри. Шмидту забавно видеть соперника за одним столом. А ведь ресторан битком набит такими: богатыми с виду и скорыми на слова мужчинами. Да, только у них ведь есть жены. А Кэрри такие расклады ни к чему. Не терзай себя, Шмидти. Гил разберется с твоей проблемой. Надо рассказать ему про Кэрри, ведь это не то же самое, что выдать себя неосторожным поведением в ресторане.

Венеция — как обычно зимой. Acqua alta,[45] туман такой густой, что вапоретто[46] не ходили по несколько часов. Пару дней было просто сыро и пасмурно. Номера в «Монако» — даже лучшие — слишком тесны. Элейн простудилась и сморкалась всю ночь напролет. Я был готов ее убить.

Хорошо, что не убил. А как вся ваша шайка бездельников?

Утомили. Ну не идиотизм ли ехать в отпуск с теми же людьми, которых ты везде встречаешь круглый год и в Нью-Йорке, и на Побережье? Уму непостижимо, зачем я на это согласился? Я бы не возражал поехать с тобой: ты молчаливый тип, и кроме того, ты один. Это же сущий ад — заказывать в ресторане столик на шестерых и собирать остальных пятерых хотя бы примерно к назначенному часу! Кто-нибудь один обязательно отправится в какое-нибудь неудобное место — например, в Джезуити[47] — и, разумеется, заблудится и явится с опозданием на полтора часа. Мне приходилось выносить это дважды в день ежедневно. Чтоб я когда-нибудь еще согласился!

Гил примолк, изучая винную бутылку.

Дрянь. Не возражаешь, если я закажу другое?

Кэрри нигде не было видно. Гил продолжил:

Надо было сказать, что сделка по новому фильму провалилась и мне нужно остаться в Нью-Йорке до конца года, чтобы все урегулировать. Тогда я отправил бы Элейн и Лилли в Венецию с Фредом и Элис, а сам остался бы дома.

Неужели все было так плохо?

Да. И было, и есть. Поверь. Я не только Венецию имею в виду.

Кэрри убирает посуду с соседнего столика. Гил доверительно улыбается ей и называет вино, которое хотел заказать. Справившись с этой задачей, снова мрачнеет.

Как ни странно, неотвратимость дальнейшего рассказа о Гиловых бедах не так уж раздосадовала Шмидта.

А что такое? Он попробовал принять заинтересованный вид.

Это, наконец, произошло. Моя молодость умерла. Ушла. Закончилась. Тот человек, каким я себя знал до сих пор, умер.

Гил, о чем ты говоришь?

Моя девочка, Катерина. Та, о ком я тебе рассказывал. Она меня бросила. Пока я был в Венеции, она уехала на Ямайку. Ты знаешь Перикла Папахристу?

Не думаю.

Да знаешь. Ты видел его у нас дома. ПП, «полный привод». Он агент. В общем, он снял дом в окрестностях Раунд-Хилл и пригласил кое-кого, в том числе Катерину — она ведь гречанка. И там она встретила того парня, тоже грека. Какой-то тридцатилетний брокер, разведенный, детей нет, бывший приятель Бьянки Джэггер. Он завалил Катерину в первый же вечер и оттрахал до посинения. Ясно, ей это понравилось. Она переехала к этому мудаку, как только они вернулись. Если бы я оставался в Нью-Йорке, она не поехала бы на Ямайку!

Не она ли спрашивала, хочешь ли ты, чтобы она была верной тебе? Надо было тебе сказать «да». Черт тебя дери, Шмидти! Как я мог? Я же говорил тебе, что не хотел внушить ей, будто могу оставить Элейн.

Да помню. Ну что ж, хотя бы теперь не надо врать Элейн. Серьезно, Гил, а чего ты хотел? До самой смерти натягивать ее на кушетке в офисе? Подобные вещи никогда не длятся долго.

Нет, длятся! Хотя да, ты прав. Не при такой жене, как Элейн. Мне надо было брать Катерину с собой в путешествия и все такое. Как Том Робертс! В Нью-Йорке он живет с женой, похожей на старую цыганку, ходит с ней на приемы и повсюду, но путешествует везде с секретаршей. За пределами города миссис Робертс — она. Но Элейн никогда бы на такое не пошла.

Вот видишь.

Ничего я не вижу, кроме того, что у тебя нет ко мне ни капли сочувствия!

Они допили бутылку, и Гил попросил Кэрри принести еще вина. На сей раз он спросил, как ее зовут.

Когда рассказывала мне про этого мудня — в подробностях, откуда мне еще знать про их первую ночь? — Катерина сказала: Знаешь, я по-настоящему тебя любила. Если бы ты не был таким старым, мы как-нибудь бы все устроили. Но мне лучше быть с кем-нибудь из ровесников. Убийственно бесспорно. Я никогда не воспринимал ceбя «старым». В конце концов, я в хорошей форме, работаю как никогда продуктивно, нравлюсь женщинам. Старший, но не старый! Но когда она это сказала, я вспомнил, как мы в ее годы воспринимали людей, которым было столько, сколько сейчас нам, и это меня окончательно подкосило. Поверишь ли, она думала, что мне шестьдесят пять. И конечно, для нее не было большой разницы, когда я сказал, что мне только шестьдесят один. Что ей в этих лишних четырех годах? Потому я и говорю тебе, что я будто умер, моя молодость умерла! И знаешь что еще? Я тоскую по ней физически. Вот теперь в постели с Элейн я думаю о Катерине…