Перестройка - Игорь Борисович Гатин

стене и, наконец, долго и с удовольствием справил малую нужду. Потом заглянул в ванную, открыл кран с холодной водой, долго и с наслаждением пил, пока не стало ломить зубы. На кухне двое незнакомых парней неумело похмелялись. Они пили водку по одному глотку и потом ждали какое-то время, мучительно сдерживая рвотный позыв. Вот один не выдержал и рванул в туалет, но не донёс содержимое и оставил его рядом с Гришкой, который спал в той же позе, что и ночью.

Ромку тоже мутило, но всё перекрывала боль, засевшая внутри. Он попытался было представить на секунду, что ничего страшного не произошло, что это он сам накрутил ситуацию, сделав радикальные выводы из безобидного в общем-то разговора. И даже подумал, что надо поехать к себе в общагу, вдруг Вика там его дожидается и всё объяснит, и всё встанет на свои места. Но холодная тупая боль подсказала: нет, на этот раз всё не так. То, как Вика смотрела на него – холодно и равнодушно, когда он метался по комнате как раненая птица, – было новым и непоправимым в их отношениях. Точнее, отношения закончились в этот самый момент. Любовь либо есть, либо нет. Она не терпит полутонов. Беда заключалась в том, что он её по-прежнему любил. Её и Юльку…

– Слышь, брат, накатишь? – молодой, здоровый парень с серьёзными наколками на крупных кистях смотрел на него довольно агрессивно. В предложении слышалось не столько расположение, сколько наезд. И скрытый вопрос-угроза: «Ты вообще кто такой?» Ромка не испугался, но и желания залупаться не испытал. Он молча встал с табуретки и вышел из кухни. Чувствовалось, что его не помнят. Желания зарабатывать авторитет не имелось. Что он здесь делает? У него мандатная комиссия на носу. И жизнь раскололась, как «Титаник». Хотелось геройски погибнуть где-нибудь в джунглях, подобно команданту Че, прихватив с собой побольше врагов на тот свет. Каких врагов? А не всё ли равно!

* * *

Владимир Алексеевич, которому Ромка позвонил в первый же рабочий день после праздников, заметно напрягся, услышав в телефонную трубку, что Ромкина семейная жизнь, вероятно, закончилась. Он попросил не пороть горячку и написать подробный отчёт обо всём случившемся. И вот Ромка сидел на Гришкиной кухне и писал длинное изложение об очень интимных моментах своей жизни, даже не представляя, кто будет это читать и зачем. Некоторыми из описываемых переживаний он не решился бы поделиться и с близким друзьям. А вот бумаге доверял. Ему казалось, что кто-то старший и мудрый, прочтя эту исповедь, во всём разберётся и подскажет, как дальше жить, ведь собственных идей у него не было.

Его приютила Гришкина мама Елена Григорьевна, вернувшаяся из очередной экспедиции. Она была душевной и умной женщиной. Не лезла с расспросами, кормила двух оболтусов и, сидя вечерами на кухне, дымила папиросами, с готовностью поддерживая разговор на любую тему. Ромка испытывал огромную благодарность. Ему было хорошо у Елены Григорьевны с Гришкой, в общагу категорически не хотелось – страшило одиночество. Его никто не искал, Вика в общагу не приезжала, об этом докладывал новый сосед-китаец Лю. Да и телефоны всех его друзей у Вики были. Если бы захотела, нашла бы в два счёта. Ромка очень скучал по дочке. Пока она была рядом, он не осознавал, как любит этого улыбчивого карапуза. А вот теперь… Он не мог представить, как Вика живёт без него. Как она спит, ест, дышит. Без него… Ему всё это давалось с трудом. Вот интересная деталь: в последнее время, пока она была рядом, он как-то перестал ценить её присутствие в своей жизни. Казалось, куда она может деться – он ведь такой единственный и неповторимый! Его начали интересовать другие женщины, и он несколько тяготился своим семейным положением, с ностальгией вспоминая время, когда был свободен и мог запросто снять практически любую понравившуюся девчонку. Сейчас он был абсолютно свободен и не хотел никого, кроме жены. А жены не было. Она взяла и куда-то делась. Как она могла?! Ромка с силой ударил кулаком в стену, рассчитывая разбить руку. Но вместо этого неожиданно почти проломил хлипкую стенку в спальню – вмятина зияла сеткой трещин, которые расползлись, как паутина, на полстены. «Господи! Зачем он это сделал?! Ай, как неудобно! Что скажет или, хуже того, подумает Елена Григорьевна? Надо срочно заделать! Да как же здесь заделаешь? Вот приютила идиота!»

* * *

А между тем как-то незаметно закончилась сессия. И даже вполне успешно – пятёрки с четвёрками пополам. Не сказать, что учёба его сильно напрягала. Он почти не готовился к экзаменам, часами пропадая в спортзале и выступая за факультет в спартакиаде МГУ почти по всем видам спорта. В университете это поощрялось и служило серьёзным бонусом. Показательный случай произошёл с Ромкой на собственной кафедре планирования. Спецкурс по специальности у них вёл лично завкафедрой профессор Майер. Заслуженный учёный, автор учебника, и студенты его, по понятным причинам, побаивались, а потому спецкурс группа плановиков посещала в полном составе. Все, кроме Ромки. Тот настолько расслабился на пятом курсе, что посещал семинары через раз. И то лишь по тем предметам, где предстояли экзамены. По спецкурсу предстоял зачёт. Впервые он посетил семинар Майера спустя два месяца после начала семестра. Тот, несмотря на возраст, оказался весьма наблюдательным и сразу заметил новое лицо:

– А вы, молодой человек, кто такой?

– Студент Романов.

– А почему я вас первый раз вижу?

– Владимир Фёдорович, у нас как раз на время вашего семинара игры спартакиады МГУ по водному поло наложились. Меня Шукленков Николай Николаевич должен был отпросить…

– Ничего он мне не говорил, – проворчал Майер недовольно. – Ну и как, выиграли хоть?

– Второе место заняли. У журналистов разве выиграешь, там половина сборной страны играет… Мы им в финале слили…

– С каким счётом?

– 2:11… Но я один мяч самому Мшвениерадзе привёз!

– Да ладно! Олимпийскому чемпиону?

– Ага.

– Подожди, он же нападающий!

– Да. Центральный. Столб! Но он на воротах стоял. Он же мячом убить может! У нас всё-таки студенческий спорт…

– Ладно, садись. Больше не пропускай…

Вот так и выкручивался. Учиться было некогда. Молодёжь повально увлеклась «качалкой», и Ромка не был исключением: как одержимый «качал железо» и в короткий срок добился неплохих результатов – жал от груди полтора своего веса и красовался перед зеркалом раздувшимися бицепсами. На экзаменах же, поскольку математика после третьего курса закончилась, достаточно было идеологически выдержанно превозносить достижения планового социалистического хозяйства в сравнении с хаотичным мельтешением капиталистов в бездумной и беспорядочной