Судьба Илюши Барабанова - Леонид Жариков

Вокруг Зорьки радостно хлопотали. Бабушка налила в ушат молока и наклонила голову теленку, точно хотела утопить его. Другой рукой она поболтала в ушате, а потом сунула пятерню телушке в рот. Та сладко зачмокала и принялась сосать ее пальцы. Потом она вынула пальцы, и телушка, захлебываясь и фыркая, стала пить сама.

Зорьке постелили соломы на кухне возле теплой печки. Ноги у Зорьки постепенно окрепли, и она взбрыкивала копытцами. Мальчишки смеялись: было забавно слушать, как телушка мычала — вытягивала слюнявую мордочку и неумело, как-то по-козлиному, блеяла: «Б-б-бэ-е…»

Время от времени Зорьку водили к Белянке в коровник, чтобы мать не скучала по дочке. Бабушка сшила телушке теплую телогрейку, концы которой завязывались тесемками на животе. Илюша и Степа покатывались со смеху, ощупывая телячье «сак-пальто», как в шутку называл его дядя Петя.

Быстро промелькнули дни осени, и выпал первый снег. Илюша проснулся утром и не узнал свою комнату: она стала светлее и казалась просторнее. Он глянул в окно и удивился — улица была в снегу, даже крыши укутались белой шубой. Деревья тоже покрылись снегом — пушистым, ослепительно свежим.

После завтрака пришел Степа и предложил покататься на лыжах.

Через минуту Степа притащил свои кадушечные лыжи. По их образцу стали делать лыжи для Илюши. Выпросили у дедушки два лотка от старого бочонка, просверлили дырочки на концах, продели туда веревку. Потом прибили два ремешка поперек, и лыжи были готовы.

Отправились на Калелую гору, мимо которой Илюша все лето гонял стадо. Теперь гора была белая от снега и спускалась к Яченке крутым обрывом.

Первым вызвался ехать Степа. Было страшновато, но он перекрестился, надвинул поглубже шапку, присел и, гикнув, помчался вниз. На середине горы он упал, несколько раз перевернулся и, отплевываясь от снега, выковыривая его из ушей, весело смеялся. Кадушечные лотки разлетелись, и, если бы не были связаны, не найти бы их в снегу. Степа нащупал в сугробе одну лыжу, другая потянулась следом, и снова полез на гору, крича:

— Съезжай, не бойся! Ничуть не страшно!

Наконец Илюша решился: присел, закрыл глаза и, точно в пропасть, провалился в пустоту. Он тут же упал и даже шапку потерял, но все равно было весело; он поднялся, сгреб в охапку лыжи и снова стал взбираться на вершину. А оттуда уже летел в снежном вихре Степа, что-то крича от страха и радости. Илюша только и успел разобрать:

— Вот как… Учись у старших! — Вцепившись в натянутые веревки, Степа мчался так быстро, что пальто сзади вздулось от ветра. Все же он не удержался и опять нырнул головой в снег.

Возвращались домой в сумерках, оба были в снегу, раскрасневшиеся и довольные.

Дома бабушка встретила Илюшу добродушным ворчанием:

— Ах, пострел, весь в снегу вывалялся, как анчутка. Раздевайся и повесь одёжу на печку, к утру высохнет.

После отъезда Евгения в доме Дунаевых многое переменилось. Тетя Лиза стала ходить на фабрику шить белье для голодающих. Дедушка чаще подавал нищим милостыню. Единственно, с чем он не мог смириться, был плакат, прибитый над кроватью Илюши.

Бабушка относилась к плакату более терпимо, хотя тоже ворчала:

— Бусурманы вы с дядей Женей, богохульники… И зачем этакое повесили на стене? Ну да шут с вами, живите как хотите.

Все чаще бабушка открывалась перед Илюшей необычными сторонами своего характера — неожиданной добротой, любовью к шутке. Однажды зимним вечером, расчесывая деревянным гребнем седые волосы, она стала рассказывать Илюше, сидевшему на скамеечке возле печки:

— Ты, малый, небось думаешь, что я всегда старухой была. В девках я всем парням головы кружила. Бывало, ходят под окнами, а я внимания не обращаю. Косы у меня были разве такие ощипанные, как теперь? Вон какие, до колен! А сарафан красный. Выйдем, помню, работать на барскую землю. Начнем, когда чуть зорька занимается, а к вечеру столько сожнем серпами, что господский дом еле виден издали… По вечерам хороводы водили, песни играли, да какие певучие!

Бабушка закрыла глаза и, чуть покачиваясь, запела негромко и хрипловато:

Вдоль по морю, морю синему,По синему, по ХвалынскомуПлывет стадо лебединое,Лебединое и утиное…

Мирно потрескивали дрова в печке, ветер за темным окном скрипел ставней. Илюша почувствовал, как голос бабушки задрожал: наверно, вспомнила свою молодость.

Откуль взялся млад сизой орел,Разбил стадо лебединое.Он бил лебедушку белую,Он бить не убил, только кровь пустил,А перышки — по дубравушке,Мелкий пух — во зеленый луг…

— А то веселую заведем, плясовую. И тут зачнется спор, кто кого перепляшет. Парни в дудки играют, а девки возьмутся за руки и водят хоровод:

Ах вы, сени мои, сени, сени новые мои,Сени новые, кленовые, решетчатые…

— А как я замуж выходила, рассказать тебе? — продолжала бабушка. — Приходит домой отец и говорит матери: «Грушку нашу сватают. На красную горку свадьбу сыграем». Мне — ни слова, сами решили за меня, а я и не знаю, за кого просватана. Думаю: вдруг рябой какой-нибудь или калека. Спросить у отца боюсь — затопает ногами, закричит так, что душа в пятки уйдет, — в наше время разве можно было отца-батюшку ослушаться? Сижу в горнице, плачу. Подружки пришли, а я прошу их: «Девоньки, узнайте, кто у меня жених». Прошу их, а сама слезами заливаюсь. И что ты думаешь? Так и не узнала про жениха до самой свадьбы. А когда меня обрядили да повели в церковь под венец, стою я и вижу — притулился рядом со мной парнишечка, ростиком маленький, едва до плеча головой достает. Тут я залилась слезами еще пуще — за что меня таким женихом обидели? Обвенчали нас, и поехали мы домой пировать. А уж потом, когда мы вдвоем остались, гляжу я на своего жениха и не знаю — не то плакать, не то смеяться: дед-то наш маленький, шустрый, бегает по избе из угла в угол, точно боится подойти, а сам говорит: «Ты, Грушка, меня не бойся, я тебя обижать не буду». Это дед-то наш так говорит мне! — И она залилась беззвучным смехом.

Илюша и тетя Лиза тоже не удержались — уж очень смешным выходил дедушка Никита. Насмеявшись вдоволь, бабушка махнула на Илюшу рукой и сказала:

— Ну, чего смеешься, малый? Наш дед знаешь какой храбрый, он на войне турку заколол!

— Как?

— А вот так: взял штык да кы-ык пырнет в пузо!..

В эту самую минуту вернулся из бани дедушка — розовощекий, свеженький, поставил сумку на пол. Он не мог понять, почему все смеются.

Веселое настроение царило в доме весь вечер. Бабушка расспрашивала Илюшу, как он жил в Юзовке и верно ли, что шахтеры черные как головешки. Илюша отвечал серьезно, не подозревая, что бабушка подшучивает над ним.

Когда пришел со службы дядя Петя, бабушка устыдилась своей нечаянной веселости, нахмурилась и сказала Илюше:

— Ну, чего уши развесил? Иди закрой ставни, гляди, как снег лепит в окна.

Илюша накинул на плечи дедушкин полушубок, сунул ноги в валенки и с непокрытой головой выбежал на улицу.

— Чумовой, шапку надень! — кричала ему вслед тетя Лиза, переходя от веселого настроения к сердитому, потому что надо было отчитать мужа за опоздание к обеду.

— Завтра придет учительница, — объявил за столом дядя Петя. — Проверит Илюшу, и отдадим мальчика в школу.

— Пускай учится, а то перед соседями стыдно, — согласилась тетя Лиза.

Учительница Лидия Ивановна была знакомая Азаровых. По их просьбе она и согласилась проверить знания Илюши.

Гостья понравилась Илюше, она чем-то напоминала маму: может быть, прической, может быть, голосом мягким и ласковым. Дунаевы усадили Лидию Ивановну пить чай, и бабушка пустилась в рассуждения, что ученье нынче пошло шиворот-навыворот.

— Баловников коленками на горох ставите?

— Нет.

— За уши дерете, если уроки не выучит?

— Нет, не дерем, — улыбнулась Лидия Ивановна.

— Ну какое после этого будет ученье? Потому и дети пошли оголтелые… Бывало, батюшка так стукнет Евангелием по башке, что враз все выучишь.

— Так воспитывали рабов, — серьезно сказала Лидия Ивановна. — А теперь у нас первые слова, которые узнают дети в школе: «Мы не рабы».

— Ишь ты… Не рабы, а кто же вы?

— Свободные люди.

— Гм… свободные. Если в кармане ни гроша, никакой свободы не будет.

— Не согласна с вами, бабушка, — твердо возразила учительница. — Деньги еще никого не сделали свободным. Богатеи держали народ в темноте, так его легче угнетать.

Бабушка лукаво прищурила глаза и сказала:

— А ты темному-то рубль покажи, он сразу светлым сделается.

Все засмеялись, Илюша с уважением смотрел на Лидию Ивановну: хоть последнее слово было за бабушкой, но правда была на стороне учительницы.