Мост через огненную реку - Елена Прудникова

– У меня сегодня с утра чуть разрыв сердца не случился, – рассказывал Одони. – Прихожу к вам, а вас в комнате нет. Думаю: неужели опять что-нибудь произошло? По счастью, ваш ординарец подсказал, где вы можете быть…

– Кстати, насчет того, где и с кем я могу быть… – сухо сказал Энтони. – Я полагаю, что вы должны извиниться перед генералом Галеном за безобразное поведение, свое и офицеров трогарского штаба. Всё, генерал, – оборвал он Одони, раскрывшего было рот, – я ничего не желаю слушать. Не хотите, не извиняйтесь, но прошу избавить меня от объяснений..

Душа требовала холодной воды, и он отправился во двор умываться, потом выслушивал доклад начальника обоза. Затем собрался послать за сотником Мойзелем, но тот объявился собственной персоной и подпирал дверной косяк у входа на хозяйскую половину, пересмеиваясь с трактирщицей. Пограничники умели скромно стоять у стеночки так, что на них обращали внимание раньше, чем на генералов. Бейсингем кивнул, и сотник подошел к нему.

– Габи мне сказал, о чем вы с ним ночью говорили.

– Ты уж прости, что я о вас позабыл. Я как-то… – Энтони замялся. Определенно, с Габриэлем разговаривать было легче.

– Да что там… – махнул рукой пограничник. – От такой истории кто угодно ошалеет. Вы ведь не из тех, кто забывает, а уж сегодня ли, завтра ли…

Квентин замолчал, но не отходил, краем глаза быстро взглянул на стоящих рядом офицеров, потом на Энтони. Бейсингем отозвал его в сторону.

– Интересно, мы думаем об одном и том же или о разных вещах? – поинтересовался он.

– А о чем вы думаете, ваша светлость? – почтительно спросил пограничник.

– О том, что генералу Галену нужна хорошая охрана.

– Об одном, – улыбнулся сотник. – Вы полагаете, охрана нужна только генералу Галену?

– Я полагаю, да, – ответил Энтони, понизив голос. – Но чтобы гуси не гоготали, пусть одна сотня охраняет трогарский штаб, а другая – балийский. А с генерала – глаз не спускать. За ним охотятся, и охотятся всерьез.

– Я понял, – сотник помедлил и еще тише спросил: – Как он? Отошел?

– Да. Пришлось, правда, повозиться. Жаль, что такой хороший человек, и с таким ужасным характером…

– Ужасным? – Мойзель пожал плечами. – Не знаю… Мы ничего в нем ужасного не замечаем.

Офицеры уже рассаживались за столом, когда по лестнице спустился Гален, мрачный, как туча, и первое, что сделал, – налил себе вина. Энтони вспомнил, сколько генерал накануне выпил, и от всей души ему посочувствовал. И тут, как на грех, подошел Одони.

– Генерал, я должен принести вам извинения за вчерашнее.

– Я на этом не настаиваю, – поморщился Гален.

– Но вы их принимаете?

– А куда я денусь, раз вы их приносите?

Теодор несколько церемонно, но очень изысканно поклонился, и Энтони усмехнулся про себя – о да, когда цыган того хотел, его манеры были безупречны.

– Впрочем, это совершенно не обязательно, – продолжил Гален. – Я ведь, по сути, не дворянин, так что со мною можно особо не церемониться.

Энтони захотелось взять бутылку и сделать то, что вчера не сделал Теодор – кинуть ее и попасть. Да, он усвоил его совет, но мог бы найти другое время и место, чтобы ему последовать.

– А вы что думали, Одони? – ответил Бейсингем на укоризненный взгляд начальника штаба, когда Теодор вышел. – Что он кинется вам на шею? Но, по крайней мере, теперь мне не стыдно за трогарских офицеров.

Энтони занял свое место, подавая тем самым сигнал к завтраку. Однако другой конец длинного трактирного стола так и остался пустым. Гален устроился за маленьким столиком возле камина, подозвал к себе Мойзеля, и эти двое, наплевав на субординацию, завтракали вместе и потом еще долго разговаривали, потягивая вино. После завтрака тут же, в зале, провели военный совет, который был предельно краток: обозы подошли, конвой тоже вот-вот прибудет, стало быть, на следующий день надо выступать. А поскольку разведчики все равно еще не вернулись, то больше обсуждать было нечего.

Ближе к вечеру Теодор куда-то уехал в сопровождении нескольких пограничников и вернулся часа через полтора. Бейсингем все это время сидел на крыльце и пытался читать найденный в трактире любовный роман. Душа его совершенно не лежала к приключениям прелестной маркитантки, ухитрявшейся оставаться целомудренной в самой гуще действующей армии, – однако больше делать было нечего. Чрезмерная ответственность, с которой Энтони относился к делу, принесла неожиданные плоды: армейские службы работали, как хорошо отлаженный механизм, и не нуждались во внимании командующего – а ему чем себя занять?

Когда Теодор подъехал, Энтони удивило многое. Цыган был землисто-бледен, глаза слегка запали, он не спрыгнул с коня, как обычно, а неловко слез, при этом пошатнувшись, и Габриэль тут же осторожно поддержал его. И по лестнице генерал взошел медленно и тяжело. Все это было странно. Энтони подождал с полчаса и отправился к нему.

Гален лежал на кровати, что было уж совсем на него не похоже, однако настроение у него оказалось вполне приличным, куда лучше, чем утром. Бейсингем присел рядом и успел заметить в разрезе расстегнутой рубашки свежую повязку на правом плече.

– Предаешься блаженной лени?

– Так отчего цыган гладок? Поел и на бок… – в тон ему ответил Теодор.

– Где был?

– В кузнице.

– Язык подковывал, – уточнил Бейсингем. – Или ковал незримую цепь между тобой и пограничниками.

– Скорей рвал, – усмехнулся Теодор. – Если говорить о незримой цепи.

– Это как?

– Все очень просто. Кто у нас лучше всех разбирается во всякой чертовщине?

– Ну-ну… – Энтони заинтересованно наклонился вперед.

– Когда мы завтракали, я рассказал Квентину историю с клеймом. И он сказал, что срезать колдовской знак бесполезно, его надо выжигать.

– И что?

– И выжгли, – пожал плечами Теодор. – Ничего особенного. Завтра буду в порядке. Ну скажи мне, что я суеверный дурак, скажи!

– С какой стати, – улыбнулся Энтони. – Как любой просвещенный безбожник, я верю в магию. Верю, но не интересуюсь. Так что Мойзелю, пожалуй, виднее. Надеюсь, что наши с тобой штабные об этом не узнают. Ты сегодня уж лучше не выходи. Готов составить тебе компанию, а то я в собственной армии нынче не у дел. Кстати, как полагаешь, что сделают наши друзья ольвийцы?

– То, чего ни ты, ни я бы на их месте не сделали… Мы раскурочили пятитысячное войско, как волк овечку. У них осталось около пятнадцати тысяч солдат, у нас – двадцать две тысячи. Ольвийская армия лучше балийской, но хуже трогарской, и у них нет ни одного генерала, который мог бы, даже поднявшись на цыпочки, дотянуться до плеча любого из нас. Они уйдут. Попомни мои слова: позавчера был наш последний бой в этой войне.