Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке - Matthew Ford

состоит из трех составных частей, которые создают динамичную парадигму коммеморации. В первую очередь, радикальное прошлое имеет аналоговое измерение, существовавшее до оцифровки. Как правило, это отражает политику поминовения, выстроенную через национальное государство. Во-вторых, ежегодная память о ключевых событиях перемежается специальными годовщинами и менее популярными воспоминаниями о прошлом, которые оказываются сложенными вместе в новых цифровых контекстах. Наконец, радикальное прошлое существует в измерении, которое стало возможным благодаря цифровому настоящему. Это изменяет конфигурацию поминовения таким образом, что оно не зависит от национальной политики, и переосмысливает цель поминовения в соответствии с линиями, определенными онлайн-сообществами.

Однако эти циклы поминовения не существуют отдельно от более широких дискурсов о современной войне. Скорее, цифровая эпоха гарантирует, что те, кто участвует в создании и обсуждении мемориальных дискурсов, не могут не вступать в контакт с теми, кто воюет и комментирует текущую войну. Напротив, современные войны как включены в мемориальные дискурсы, так и стираются о них. В то же время быстрое цифровое воспроизведение и накопление данных о войне само по себе порождает новые итерации всех прошлых войн. Таким образом, опыт "Радикальной войны" возникает на стыке этих явлений, между теми, кто участвует в онлайн-воспроизводстве войны, и теми, кто участвует в накоплении цифровых репрезентаций прошлых войн. Это особенно заметно в таких онлайн-пространствах, как блоги или социальные сети.

Радикальная война" отражает это смешение старых и новых способов мемориализации, где существует "тенденция вписывать прошлое в настоящее" (Lowenthal 2012, p. 2). Стремление найти немедленный смысл приводит к неустанному изменению репрезентации войны, к постоянному переосмыслению и перепозиционированию прошлого. Этот процесс стимулируется доступностью и наличием связанных с войной вещей, которые, в свою очередь, поддерживают импульс к увековечиванию памяти. В результате музеи и художники распространили свою деятельность на онлайн-пространства, и теперь память о войне XXI века опосредуется сетевыми, активистскими и художественными критиками. Если оглянуться назад, то мы все еще утопаем в сохранении схематической памяти, возникшей в результате двух бумов памяти двадцатого века. Однако по мере того, как мы углубляемся в XXI век, манипуляция сомнением ускоряется в вечных призмах на то, что есть и что не видно.

Радикальная война питается этой фрагментацией, где прошлое становится более скользким, поскольку на него ссылаются, его отрицают и подпитывают цифровыми инфраструктурами, которые продвигают новую посттрастовую политику поляризации, разделения и отчуждения. Правительства регулярно пытаются исказить нарративы, чтобы отвлечь внимание и отвлечься (Rid 2020), но нынешняя радикализация памяти отличается от предыдущих моментов или периодов, когда прошлое и настоящее складывались или сталкивались друг с другом. В XXI веке конфигурация интернета и сетевых платформ, которые он делает возможными, увековечивает информационную экологию, которая поощряет эхо-камеры и информационные призмы. В этом контексте упадок традиционного архива в пользу чего-то случайного, контингентного и подверженного информационной войне гарантирует, что память будет играть еще большую роль в определении рамок прошлого, чем во время предыдущих бумов памяти. Это представляет собой окончательный триумф памяти над историей в культуре, в которой ценность истории как некоего подобия фактов и доверие к тому, какими являются факты и что они означают, подвергаются разрушению благодаря меняющимся цифровым инфраструктурам.

АРХИВ С ОРУЖИЕМ

Создание исламского государства, которое "лучше заботится о своих гражданах", требует хорошего ведения документации (Sheikh 2016). Будучи протогосударством, ИГ понимало это и прилагало усилия к ведению своих архивов. Если бы ИГ проигнорировало этот аспект создания государства, то его лидеры не смогли бы правильно распоряжаться ресурсами и поддерживать закон и порядок. Хорошее ведение архивов гарантировало, что налоги будут собираться справедливо, своевременно и так, чтобы у населения был шанс добиться преданности. Это было важно, потому что налоги позволяли платить солдатам, которые, в свою очередь, помогали расширять и защищать ИС. Чем больше становилось государство, тем сложнее становилось управление, и тем больше вещей требовалось согласовывать в письменном виде.

Ведение хороших записей и строго структурированный подход к управлению создавали ощущение постоянства ИБ. Записи означали историю, а история - это место, где создается наследие. Когда границы ИГ оказались под угрозой, а его история - на грани переписывания завоевателями, медиа-операторы ИГ обратились к новой экологии войны, чтобы избежать вымирания. Они также продвигают унаследованные сообщения, напоминающие участникам о том позитивном мире, который ИГ пыталось создать для мусульманского сообщества. Такие "усилители-архивисты", как "Рыцари загрузки" (по-арабски "Фурсан аль-Рафа"), находят способы выкладывать на YouTube видео с обезглавливаниями и речами лидеров ИГ. Здесь цель - сохранить чувство ностальгии по тому, что было возможностью существования халифата. чтобы воспоминания о том, что когда-то было, сохранялись в сознании тех, кто был мотивирован или может быть мотивирован помочь восстановить ИГ в какой-то момент в будущем. В этом отношении пропаганда ИГ не сводилась только к сиюминутным требованиям мотивировать своих последователей, защищать ИГ от контрпропаганды или даже запугивать врагов (Ingram, Whiteside and Winter 2020). Скорее, целью было поддержание идеи исламского государства, даже если его географическое положение исчезнет.

В этом отношении ИБ неизменно демонстрирует понимание взаимодействия между МСМ и социальными медиа (Williams 2016). Внутри ИБ медиастратегия была направлена на сохранение контроля над медиаэкологией. Здесь целью было создание цифрового разрыва между теми, кто живет за пределами ИБ, и теми гражданами, которые живут внутри него. Для граждан ИГ доступ к вражеской пропаганде должен был быть ограничен. Для этого нужно было ограничить доступ к онлайн-медиа, а для распространения пропаганды ИГ использовать вещательные средства, такие как радио или "медиаточки", которые действуют как кинотеатры под открытым небом. В отдаленных частях ИГ мобильные "медиаточки" использовались как агитпоезда.

Все это контрастирует с тем, как остальной мир воспринимал ИГ. Здесь ИГ выступает за партисипативный подход к войне, согласно которому "каждый, кто участвует в производстве и передаче [пропаганды], должен считаться одним из "медиамоджахедов" ИГ". ИГ использует ужасные и провокационные акты экстремального насилия, чтобы гарантировать, что его присутствие в социальных сетях попадет в репортажи западных СМИ. Это стало частью медиа-стратегии ИГ, которая была направлена на то, чтобы представить мусульман жертвами лицемерия Запада, подчеркивая при этом, что ИГ строит лучшее будущее для своих граждан. В результате западная общественность оказалась отчужденной, хотя это спровоцировало и усилило позитивные послания среди основной мусульманской аудитории ИГ.

Взрыв изображений насилия и пропаганды, вдохновленной ИГ, стал серьезной проблемой для тех, кто пытался ограничить эффективность медийной стратегии ИГ. Данные, вдохновленные ИГ, проникали через множество информационных инфраструктур, захватывая внимание по дуге непостижимых траекторий, достигая аудитории самыми разными способами. Это наглядно показало, как пропаганда двигалась по с большей скоростью, чем западные правительства, стремящиеся противостоять пропаганде ИГ и поставить платформы социальных сетей на передовые рубежи войны против ИГ. В то же