Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке - Matthew Ford

быть продлено только с помощью оцифровки. Это предотвращает превращение медиа в нечитаемые в результате технологического устаревания и, таким образом, вносит свой вклад в современную постоянно расширяющуюся экологию цифровых медиа. Конечно, уязвимые места старых медиа все еще могут быть обнаружены в цифровой форме в результате взлома, удаления или случайной потери. Однако противодействием упадку медиа остается цифровой архив, апофеоз которого можно найти в облаке.

В столкновении и конкуренции медиа двадцатого и двадцать первого веков, как правило, участвуют архивисты и музейные кураторы, которые принимают непосредственное участие в принятии решений о том, что будет сохранено и оцифровано, а что может быть оставлено для дальнейшего разложения. Учитывая относительное изобилие аналоговых материалов и ограниченные ресурсы, доступные для оцифровки, возможность полного запоминания уступает место выборочному выбору того, что будет оцифровано. Результатом может стать чрезмерное увлечение конкретными аспектами войны в ущерб более значимым или противоречивым с точки зрения общества соображениям. Так, например, правительство Великобритании то отказывалось, то медлило с обнародованием архива Ханслоупа - архива из 1 миллиона документов Министерства иностранных дел и по делам Содружества, который потенциально может дать новое представление о британском империализме. В то же время Первая мировая война чрезмерно, если не сказать навязчиво, публично историзируется и отмечается. В результате, как отмечает Саймон Дженкинс в The Guardian , можно прийти к выводу: "Хватит о Дне памяти... Композиция из "Последнего поста", "Чтобы мы не забыли" и "О! Какая прекрасная война" пропитана враждой, искуплением, прощением и самодовольством. Она была сведена к обязательному "корпоративному маку"".

Более того, с этой точки зрения память может рассматриваться не просто как благотворная черта наших нынешних отношений с прошлым, а скорее как вопрос урегулирования обид. Так, существование архива Ханслоупа позволяет кенийцам, пережившим восстание Мау-Мау в 1950-х годах, получить компенсацию за пытки, применявшиеся британскими вооруженными силами (Bennett 2012). В то же время чрезмерное запоминание разжигает конфликт и не позволяет похоронить воспоминания. Дженкинс продолжает:

Почти все конфликты в мире происходят из-за того, что слишком много помнят: освежают религиозные разногласия, племенную вражду, пограничные конфликты, унижения и изгнания. Почему, кроме как из-за воспоминаний, сунниты воюют с шиитами или индуисты с мусульманами? Индия и Пакистан, похоже, не могут избавиться от воспоминаний о разделе. Какие древние обиды побудили Мьянму проявить жестокость по отношению к рохинья?

Не говоря уже об индийском субконтиненте, ускорение мемориальных дискурсов привело к взрывоопасным последствиям и в западных странах, которым еще предстоит примириться с различными представлениями о своем прошлом. Хорошим примером этого может служить общественная ярость по поводу легитимности статуй Конфедерации в США. Большинство этих статуй были воздвигнуты в период с 1890 по 1929 год и являлись частью сознательной попытки переписать историю Конфедерации, чтобы оправдать систему расовой сегрегации, известную как "законы Джима Кроу" (Domby 2020). Олицетворением этого процесса стали статуи лидеров и генералов Конфедерации, таких как президент Джефферсон Дэвис и Стоунволл Джексон в Ричмонде, штат Вирджиния. Хотя многие из них были снесены в рамках протестов Black Lives Matter (BLM) летом 2020 года, в течение почти столетия расистское прошлое гноилось на виду, но с трудом находило надежное место в основных повествованиях.

Возможно, BLM и не удалось привлечь к себе внимание в СМИ, однако в онлайн-контексте хэштег #BlackLivesMatter, впервые использованный в 2013 году, собрал активистов в социальных сетях. Этот призыв к действию стал точкой онлайн-схватки для мобилизованных сообществ не только в Америке, но и по всему миру. Дебаты, которые ранее не велись в политическом истеблишменте, стали выноситься на общественную повестку дня благодаря силе прямых действий, координируемых виртуально. К сожалению, протесты и смерти не смогли привести к переменам. Так, например, убийство Хизер Хейер и ранение десятков других людей в результате наезда автомобиля на них во время протеста против митинга белых супремасистов в Шарлоттсвилле, штат Вирджиния, 12 августа 2017 года не смогло изменить ход дискуссий. Вместо этого президент Дональд Трамп дал неоднозначный ответ, предположив, что вину разделяют между собой ультраправые экстремисты и "Антифа", а затем осудил "ненависть, фанатизм и насилие с разных сторон".

Многие историки поддерживают протестующих, которые хотят уничтожить символы законов Джима Кроу. В то же время радикализация памяти, воплотившаяся в протестах, ставит перед профессией сложные задачи. Как заявила Американская историческая ассоциация (AHA), "какова роль истории и историков в этих общественных дискуссиях?". Если историки хотят иметь место в этих национальных дебатах, то решения о мемориалах "требуют не только внимания к историческим фактам, включая обстоятельства, при которых были построены памятники и названы места, но и понимания того, что такое история и почему она важна для общественной культуры". Как говорит Джеймс Гроссман, исполнительный директор AHA, проблема для историков заключается в том, что

[С одной стороны, мы видим явную терпимость к историческому невежеству, но с другой - возрождается национальный интерес к тонкостям истории и памяти. Значительная часть американской общественности - включая СМИ - не знает ни истории Конфедерации, ни Гражданской войны, ни того, как появились многие памятники Конфедерации. Поэтому они обсуждают, стоит ли стирать историю, которую они не очень хорошо знают.

То, что это молчание или отрицание было оставлено историкам для объяснения, отражает тот факт, что история поглощена политикой памяти. Это заставило историка Дэвида Блайта утверждать, что Гражданская война - это "спящий дракон" американской истории. Этот спящий дракон представлял собой "экзистенциальную Гражданскую войну, которая велась с невыразимой смертью и страданиями за принципиально разные видения будущего". Загадка Блайта заключается в том, что, несмотря на повторяющиеся "шоковые события", связанные с "расовыми распрями", демонтажем памятников конфедератам и постоянным проведением параллелей с прошлым, Америка никогда не была "коллективно готова" признать свое прошлое. Напротив, наследие устоявшейся, но подвергшейся сомнению памяти о Гражданской войне заставило историков отстаивать ценность своей работы, противопоставляя фальши и текучести "посттрастового" (Happer and Hoskins 2022) американского президента уверенность и безопасность внятного прошлого. Радикализация памяти, как следствие, выявила динамичное взаимодействие между историей и мемориализацией.

Таким образом, радикализация памяти - когда прошлое используется в поляризующих и исключающих целях - отражает более широкую новую экологию войны, где крайние взгляды вознаграждаются, а возмущение празднуется. Это оказалось благодатным местом для поддерживаемых государством организаций, таких как российское Агентство интернет-исследований, чтобы манипулировать социальными разногласиями через социальные сети. В частности, с помощью Facebook во время и после протестов в Шарлотсвилле были организованы мероприятия, вызывающие расовую рознь, чтобы разжечь ненависть. Все это указывает на конвергенцию между, казалось бы, неуправляемыми и лишенными архивов социальными медиа и радикальной переработкой памяти таким образом, что история исчезает из виду в неустанной переработке момента.

 

Размышляя о радикальном прошлом

Радикальное прошлое