Алекс и я - Айрин Пепперберг

был чем-то типа гвоздя в стуле или занозой в заду, и, возможно, это угнетало Гриффина. В эти моменты Алекс не задавал Гриффину вопросы, и, соответственно, мы не могли меняться ролями и использовать метод модель / соперник, а это было важной частью процедуры. Возможно, Гриффин решил, что, когда студенты и Алекс меняются ролями, возникает особый «дуэт», в котором он не должен принимать участия. В дикой природе серые попугаи образуют такие «дуэты» со своими супругами.

И Алекс не мог удержаться от того, чтобы не продемонстрировать свое превосходство время от времени. Он порой давал правильный ответ, когда Гриффин колебался. Или он говорил Гриффину «произнеси лучше», означающее, что Гриффин говорил неразборчиво. Порой Алекс давал неправильные ответы, чтобы сбить с толку Гриффина. У Гриффина был добродушный характер, поэтому он спокойно относился к выходкам и бесцеремонности Алекса.

Алекс, как и другие птицы, был счастлив в лаборатории. Почему бы и нет? Ему доставалось намного больше внимания, чем обычно уделяют домашним питомцам. Но порой я брала Алекса домой, чтобы он мог сменить обстановку. Ему нравилось сидеть около окна на солнце и смотреть на деревья. Было непросто, когда Алекс был у меня дома, потому что он постоянно требовал внимания к себе. Он ненавидел, когда его сажали в клетку днем, в тех случаях, когда мне нужно было отлучиться по делам. Но если я была дома, он сидел рядом со мной, и не было птицы счастливее.

Всё изменилось в 1998 году. Только я принесла его домой, посадила на жердочку и тут же увидела, что он ужасно расстроен и напуган, он пронзительно кричал и говорил: «Wanna go back… wanna go back!» (‘Хочу назад… хочу назад!’).

Я бросилась к нему и спросила, что случилось.

Я выглянула в окно и сразу поняла, что испугало и взволновало его. Западные ушастые совы строили гнездо на крыше патио. Очевидно, именно они внушили такой ужас Алексу, хотя он никогда в жизни их раньше не видел. Я постаралась успокоить его, но не получилось. Я задернула занавески, Алекс не мог больше видеть сов, но это было бесполезно.

«Хочу назад… хочу назад!» – кричал он.

Это поведение было великолепным примером феномена «неисчезаемости» объекта (object permanence). Хотя Алекс и не мог больше видеть сов, он знал, что они были там же. И несмотря на то что совы были снаружи, а Алекс был внутри и в безопасности, он всё равно был в ужасе.

Неохотно, с грустью я посадила его в клетку и отвезла в лабораторию в этот же вечер. Я знала, что больше он не вернется в мой дом, это был наш последний вечер. Я также заметила, что несмотря на то, что всю свою жизнь Алекс провел среди людей, жил со мной годами и я считала его своим Алексом, в нем было нечто недоступное человеку, даже мне. Когда образ этой маленькой совы завладел сознанием Алекса, сознанием, в котором доселе не было подобных образов, в нем сработал инстинкт: «Внимание, хищник, прячься!» Это был зов природы, то, что содержалось в его ДНК.

И я не могла успокоить его.

Глава 7

Алекс вступает в мир высоких технологий

Мои студенты и я провели бессчетные часы с Алексом, обучая его произносить и понимать названия предметов и понятий. Достижения моего питомца впечатляли. Но порой именно те названия и фразы, которые он «подхватывал» походя, врезались в память особенно сильно. В частности, мне запомнилось, как Алекс предложил мне «успокоиться».

К концу 1990-х годов атмосфера, в которой я работала, всё больше морально давила на меня. До отъезда в Тусон у меня была постоянная ставка, но работала я лишь в должности доцента. В 1996 году мне представилась возможность карьерного роста – перейти на должность профессора, однако мне в этом было отказано. Хотя явно об этом не говорилось, но, видимо, сыграл роль тот факт, что по образованию я химик, но при этом работаю на факультете биологии. Я была уверена, что это обстоятельство не помогало моей карьере. Я заметила, что на факультете на меня стали оказывать очень явное давление – хотели, чтобы я преподавала курс введения в биологию. Я отдавала себе отчет в том, что человеку с моим «багажом» ведение

такого курса совершенно не подходило. Я полагала, мои авторские курсы, например коммуникация человека и животного, серьезным образом повышали репутацию факультета столь солидного университета. В результате же эти курсы удалили из учебной программы. Их расценили как чересчур (как бы это лучше выразить?) специальные, узкотематические авторские курсы, совершенно не подходящие для факультета, поскольку большинство выпускников университета не выбирали их.

Моя общественная деятельность также вызывала зависть. Алекс принимал участие во многих передачах на телевидении, выходили статьи, посвященные ему. Чувство зависти разъедает. Когда в 1997 году наступил момент моего творческого отпуска, я с радостью погрузилась в него. Это было как раз на следующий год после того, как мне отказали. Я получила стипендию фонда Гуггенхайма, которая позволила мне написать книгу The Alex studies. В ней я описала нашу с Алексом двадцатилетнюю совместную работу. Книга была издана Harvard University Press. Я получила передышку от того завистливого отношения к моим успехам со стороны коллег, которое постоянно ощущала. Хотя, скорее всего, получение стипендии спровоцировало еще более недоброжелательное отношение ко мне. Меня попросили прервать творческий отпуск и начать вести курс введения в биологию. Я снова отказалась.

Перефразируя Толстого, могу сказать, что каждая несчастливая работа несчастлива по-своему, но у всякой несчастливой работы есть общая черта. Я имею в виду так называемый человеческий фактор – некоторые правила и устои людского сообщества, не способные сформировать ничего позитивного. Не буду утомлять вас подробностями, расскажу лишь одну забавную историю об Алексе.

В конце 1998 года, после того, как закончился мой творческий отпуск, я вернулась с одного из собраний усталая и разочарованная более, чем обычно. Я уже не помню почему. В любом случае я вся кипела от возмущения, когда уходила с этого собрания, проклиная судьбу, не видя перспектив, возможности выбраться из этой ситуации. Обычно, когда я иду по коридору в лабораторию, я всегда слышу приветственный свист Алекса. Он уже привык и мог различать звук моих шагов, свист же был началом его обычных приветствий. В этот раз, однако, свиста не последовало. Я резко открыла дверь и влетела в лабораторию. Алекс посмотрел на меня и сказал «calm down!» (‘успокойся!’). Возможно, он услышал что-то особенное в моих