Лирика 30-х годов - Борис Пастернак

Змеевик

Если б я в бога веровалИ верой горел, как свеча,На развалинах древнего МерваЯ сидел быИ молчал.

Я сидел бы до страшной поверки,Я бы видел в каждом глазуНевероятную синевуСверху,Невероятную желтизнуВнизу.

Я, как змей, завился бы от жара,Стал бы проволочно худым.Над моей головой дрожали быНимбы, ромбы,Пламя и дым.

Хорошо быть мудрым и добрым,Объективно играть на флейте,Чтобы ползли к тебе пустынные кобрыС лицамиКонрада Фейдта[19].

Это милые рисунчатые звери,Они танцуют спиральные танцы.Вот что значит твердая вера —ПреимуществоМагометанства.

Я взволнован, и сведенья этиСообщаю, почти уверовав:Я сегодня дервиша встретилНа развалинахДревнего Мерва.

Он сидел, обнимая необъятное,Тишиной пустыни объятый.На халате его, халате ватном,Было все до ниточкиСвято.

О, не трогайте его, большевики,ПожалейтеХудобу тысячелетней шеи!Старый шейх играет на флейте,И к нему приползают змеи.

Они качаются перед ним,Как перед намиКачается шнур занавески.Песня свистит, как пламя,То шуршаще,То более резко.

А потом эти змеи дуреют,Как на длинном заседаньеМесткома.Они улыбаются все добрее,Трагической флейтойВлекомые.

А потом эти змеи валятся,Пьяные, как совы.Вся вселенная стала для них вальсомНа мотивЗагранично-новый.

Но старик поднимает палку,Палку, —Понимаешь ли ты?Он, как бог,Сердито помалкивая,Расшибает им в доскуХребты.

И, вздымая грудную клетку,Потому что охрипИ устал,Измеряет змей на рулеткеОт головыДо хвоста.

Он сидит на змеином морге,Старичина,Древний, как смерть.И готовит шкуркиГосторгу,По полтинникуПогонный метр.

Земли Красной Звезды

Невозможные силы весны   поднимались по жилам.Ветер,   брат моей жизни,     держал ночной караул.Звери, птицы и травыСтремительно жили,И на склоне бугра,   затаясь,     зацветал саксаул.Я хочу говорить   словами     совсем простыми,Только жар простоты   укрепляет     и может помочь,Если сердце твое лежит   на ладони пустыниИ его прикрывает   ладонью     пустынная ночь,Я расту, как травинка,и делаюсь проще   и лучше.Я расту   и цвету     молодой головой.Я захвачен весной   на весенней стоянке     белуджей.Ночью радостной   и ветровой.Мир, наполненный звездами,   поглотил меня     без остатка.Мир, наполненный шорохом,   переродил меня.На меня надвигается   войлочный конус     палатки.Стон верблюдов   и топот коня.И тяжелая Азия   в черном своем убранстве,С бородой,   поседелой     от солончаков,Шелестела растениями   дальних странствий —Саксаулом,   селимом     и гребенчуком.Это чрево весны,   это были весенние роды.От обилия звезд   закрывались     пологи век.Над пустыней царили   незрячие силы природы.Против них,   не страшась,     выходил человек.Далеко, далеко,   в сердце южного Кара-Кума,Через границу   великих     Советских странНочью шли племена   на хребтах караванного шума,Оставляя   Афганистан.Был огромен   неведомый мир,     наплывавший в покое,Каждый всадник молчал,   натянув поводья узды.Впереди восходили     надеждой людскоюЗемли   Красной Звезды.Был тревожен   тяжелый поток     уходящего племени,И широкую думу   думал передовой.Для него,   раздвигая пески,     легендарное имя ЛенинаПело   пастбищами и водой.Слышал он впереди   звон звезды     и бессмертной свободы,Тень покинутой родины   металась в его голове.Над пустыней царили   могучие силы природы.Против них,   не страшась,     выходил человек.Выходил беспокойный   земной задира,Миллионами гибнущий   в тысячелетнем бою,Чтобы снова сказать величавому   миру:«Я   тебя не боюсь!Мой отец погребен,   я умру,     и детей моих похоронят,Только сила людей   не надломится никогда.Вечно крепки они,   вечно будут для них     оборонойСталь,   огонь     и вода».Так кочевники шли   за свободой и счастьем на север,В Земли Красной Звезды —   через лунный туман,Под огромными сводами неба   в огнистом посеве,Покидая Афганистан.

Жизнь

Ночь глуха.   Я зажигаю спичкуИ по огненному ножу,Средь кибиток   и запряжек бычьих,На широкую   дорогу     выхожу.Две зари   друг другу отдавалиРваные отары облаков.Вдоль карагачей,   сухих дуваловЯ иду   легко и далеко.Так легко,   что ни землей,     ни камнемМой уход   не потревожен был.И летела сзади   облакамиАзиатская,   седая пыль.Но тропинка,   тонкая, двойная,Переводит   через тощий ровК опустелой крепости   Дейнау,В кладбище   распавшихся     бугров.Шла гроза,   гремя по горным склонам,Дыбилась   неведомо куда.К ней тянулась   глыба из бетона,И на гребне —   красная звезда.Здесь давно   не разрывался порох,Не клонился   мокрый шелк знамен, —Это кладбище   алайцев и саперов,Выщербленных   каменных имен.Млечный Путь   наполнен белым соком.Освещает звездная рекаНадпись:   «За трудящихся Востока!»,Буквы: «Слава!» —   и металл венка.Я, товарищи,   про этот подвиг знаю,Хоть неведомы   суровых лиц черты.Кровь героев   светит,     поднимаясьИз глубин   подземной темноты.Кровь,   пролитая за жизнь,     не канет.Ей дано   в людских телах     кружить.Ваша жизнь,   кипевшая     в словах и тканях, —Это есть   и будет     наша жизнь.По ночам   в непроходимой чащеВремени   все чаще слышу я,Как ревет   в крови моей летящейГрузная махина бытия.Я глядел   в глаза твои большие,Жизнь, праматерь   смерти и любви,Я хотел понятней,   проще, ширеКаждой радости сказать:   «Живи!»Но штыком мне отворили зренье,Ослепила боем и людьмиНенависть,   которой нет сравненья,Ярость,   перестроившая мир.Только ей   отдал я все на свете,Право жить   и честно умереть,Даже тот,   любимый мною ветер —Ветер дальних странствий   и морей.Смерть   не для того, чтобы рядитьсяВ саван   мертвых, медленных веков.Умереть —   чтобы опять родитьсяВ новой поросли   большевиков.

«Сивым дождем на мои виски…»