Сестра моего сердца - Читра Дивакаруни

Но неожиданно доктор повернулся ко мне и сказал:

— Может, будет лучше, если вы передадите это своему мужу. Мужчинам иногда мешает глупая гордость, когда дело касается таких вопросов, а вы скорее сможете убедить его, чем мать.

Я чуть не рассмеялась. О доктор, может, вы и знаете всё о теле женщины, но вам еще надо поучиться, чтобы по-настоящему их понимать.

Хотя, возможно, он что-то и понял — судя по тому, как пристально посмотрел мне в глаза и как пожал мне руку, передавая листок.

— И не позволяйте никому винить вас в том, что вы не можете забеременеть, — добавил он. — Потому что вы не виноваты.

Я спиной чувствовала неодобрение свекрови, которое словно накрыло меня свинцовым покрывалом. Я так и не осмелилась кивнуть доктору, но надеялась, что он прочел в моих глазах благодарность.

Выходя из клиники, я зашла в туалет, где достала листок и запомнила имя и телефон доктора. Я была очень довольна, что догадалась так сделать, потому что как только мы вышли, свекровь вырвала листок у меня из рук со словами, что лучше его положить к ней в сумку. Она добавила, что мне не нужно говорить Рамешу о глупых новомодных идеях врача. Она знает своего сына, и ему не понравится это. Если кто-то и должен будет об этом ему сказать, то только она. Но лишь после того, как испробует все другие способы.

Я неохотно кивнула. Я хорошо усвоила уроки свекрови и сама научилась скрывать планы, зреющие в голове, под пустой и сладкой маской.

В тот вечер за ужином мы сидели с Рамешем, возбужденные, как школьники, сбежавшие с уроков. Согласно своему тайному замыслу, я надела полупрозрачное сари из алого шифона и блузку с глубоким вырезом, которую прежде не надевала, потому что считала слишком вызывающей. В честь хорошего вердикта доктора, мамы устроили настоящий пир, приготовив любимые мною с детства блюда: жареные баклажаны, воздушные золотистые лучи, пассерованный красный шпинат, карри из курицы и креветок, рыбу в горчичном соусе и рисовый пудинг с изюмом и фисташками. Когда я смотрела на лакомства, аккуратно разложенные в хрустальные блюда, достававшиеся только по особенным случаям, мне хотелось плакать от любви. Должно быть, у них ушел целый день, чтобы приготовить всё это, потому что слуг, за исключением Рамур-ма, распустили. Я взяла всего вдвойне и, с удовольствием уплетая еду, оживленно болтала, чтобы не расплакаться. Потому что слезы не входили в мои замыслы на вечер. Как и печаль. Поэтому я старалась не смотреть на мам, которые метались вокруг нас, как мотыльки вокруг огня. Старалась не смотреть на их морщинки, которых стало намного больше. Они были похожи на новые трещины, которые появились на стенах нашего дома, словно по мановению палочки злой волшебницы весь дом покрылся пылью старения. Я рассказала смешную историю и весело смеялась, запрокинув голову. Мои золотые серьги в форме длинных капель дрожали в ушах и сияли, как и я сама. С моего плеча соскользнул кончик сари, слегка обнажив его. В глазах матерей кроме радости я заметила удивление — это была не та Судха, которую они знали. Но самое главное — я чувствовала на себе взгляд Рамеша, как он следил за соскальзывающим с плеча сари, любовался теплым сиянием моей кожи. Я заметила в его взгляде смущение от вспыхнувшего желания. Был ли он удивлен тем, как я изменилась, сидя за столом в родном доме? Задумался ли он о том, кем я была на самом деле?

Рамеш, я сама удивлялась этой двуличной, хохочущей женщине, которая не позволяла мне чувствовать всего, что бурлило внутри, чтобы преодолеть гнев, печали и тревоги. Сияющая, остроумная Судха, которая проснулась во мне благодаря отчаянному желанию иметь ребенка. Ребенка, что должен был у меня появиться, ребенка, что ждал внутри меня, как набухшая почка. Сегодня вечером я собиралась сделать всё, чтобы очаровать тебя, Рамеш, чтобы ты согласился пойти к доктору, имя и телефон которого я затвердила как молитву.

В ту ночь мы впервые занимались любовью по моему желанию. И впервые мы оставили включенным свет, о чем Рамеш часто просил меня раньше. Сначала я пожалела, когда увидела, как завороженно он смотрел на меня, сколько надежды и наслаждения было в его глазах. Этот взгляд разбудил мою память, выпустив воспоминание о том, кто уже смотрел на меня подобными глазами. Но когда я усилием воли прогнала этот образ, стало легче.

После долгой и отчаянной любви, когда Рамеш лежал, крепко прижав меня к своей груди, и всё еще тяжело дышал, я спросила его, сходит ли он к доктору. Он сразу согласился.

— Я сам хотел это предложить, как только мы остались одни, — добавил Рамеш, размыкая объятия, — но мне не представилось случая.

В свете лампы я увидела в его глазах упрек. Не надо было притворяться, ни к чему были ухищрения, чтобы уговорить меня.

Мне вдруг стало стыдно, я даже почувствовала себя грязной. И с виноватым видом обняла мужа. Но сегодня я не хотела чувствовать вину. Облегчение унесло меня в невесомый сон. Мне снилось, что я пурпурный воздушный змей с длинным блестящим хвостом. Ветер поднимал меня всё выше и выше, облака целовали меня, а я целовала их. Малыш, — шептала я в неподвижное голубое небо, — малыш, я всё сделала для тебя, всё готово. Приходи поскорее.

28

Анджу

Звонок домой был сплошным разочарованием.

Хотя этого и следовало ожидать. Всегда было так: я что-то планировала, даже набрасывала на бумаге слова, которые хотела сказать, думая, что у меня обязательно получится донести самое важное. Но когда, наконец, дозванивалась и слышала голос мамы или Пиши на другом конце провода, такой далекий и дребезжащий, мне казалось, что мы живем на разных планетах. Мы говорили слишком быстро, опасаясь растущего счета. И так, перебивая друг друга, каждый из нас торопился выложить тревоги и советы. Делай, что велят врачи, — убеждала я маму. — Съездите куда-нибудь, отдохните. Не сидите всё время в этом унылом старом доме, — добавляла для Питии. — И вообще, почему бы вам не продать его и не переехать в новую хорошую квартиру?

— Будь осторожнее за рулем, — откликались они. — Скажи зятю, чтобы он не задерживался допоздна на работе. Мы слышали, как опасно на американских улицах.

Потом к телефону подходила тетя Налини и говорила, чтобы я не проводила слишком много времени за учебой. У тебя появятся темные круги под глазами и уже никогда не исчезнут.

А потом мы прощались, желали друг другу удачи, и на этом разговор заканчивался. Каждый раз, когда я, ужасно расстроенная, клала трубку, мне казалось, что мы говорили на разных языках.

— Они не виноваты, — говорил Сунил. — Ты слишком многого ждешь от людей, хочешь, чтобы они мгновенно понимали, что ты имеешь в виду. Ты хочешь, чтобы они соглашались со всем тем, что ты говоришь. Но ты сильно изменилась с тех пор, как уехала из Калькутты. Твой взгляд на мир стал другим. И ты не можешь передать его по телефону, даже если потратишь целое состояние.

Еще одна проблема была связана со звонками в Индию — деньги. С тех пор как Сунил начал возвращать отцу астрономические суммы, их стало не хватать. И теперь каждый раз, когда я звонила домой — а я старалась звонить, когда Сунил был дома, потому что не хотела делать из этого секрета, — я понимала, что он считает про себя минуты. Он никогда не говорил об этом открыто — гордость не позволяла. А я была слишком упряма. Почему я должна была отказываться от общения с мамой только из-за того, что ему надо что-то доказать отцу? Но молчание нас не спасало, и спустя пару дней после моего очередного звонка в Индию обязательно находился какой-нибудь предлог для ссоры.

Помня об этом, я ушла в спальню и закрыла дверь. Я нервничала больше, чем обычно, потому что собиралась поговорить с Судхой, которой я звонила теперь один раз в год — в день ее рождения. И эти звонки не так уж много значили, потому что мы не могли толком ничего говорить друг другу, когда вокруг нее кружила, как хищная птица, ее свекровь. Сегодня был мой единственный шанс, и я не собиралась его упустить, потому что кто знает, когда эта гарпия снова отпустит Судху в Калькутту.

Потребовалась вечность, чтобы кто-то взял трубку, хоть и было субботнее утро, а потом еще столько же времени, чтобы позвать Судху. Я слышала, как моя мама позвала всех пройти в гостиную, чтобы послушать новые песни Тагора. Спасибо ей, она всегда знала, как важна для меня уединенность разговора. Я слышала, как закрылась дверь, и теперь мы наконец-то могли спокойно поговорить.

— Судха, скажи мне, что происходит.

По воцарившемуся молчанию я поняла, что она слегка обескуражена таким решительным началом разговора. Но ведь она знала, что у меня всегда было плохо с предисловиями.

— Всё в порядке, — ответила она. — Доктор сказал, что я здорова и могу иметь детей.