В дни торжества сатаны - Вячеслав Куликовский

Да, так мне почудилось. Но когда я оторвался от перил, когда я увидел вахтенного лейтенанта, напряженно оглядывавшего сквозь стекла морского бинокля горизонт — я разом стряхнул с себя все грезы. Затихшая на время тревога перед неизвестностью и тоска по дорогому мне существу охватили меня с удвоенной силой.

Я едва не поддался приступу безнадежного отчаяния, но присутствие лейтенанта заставило меня вовремя овладеть собой. Я поднял бинокль и в свою очередь начал исследовать горизонт. Ничего. Только в нескольких милях впереди нас, предшествуемое белым треугольником пены, быстро двигалось по поверхности океана темное тело. Это была «Виргиния». Судя по белому гребню впереди ее носа и по тому, что она заметно становилась все меньше и меньше, я понял, что Стивенс не жалеет машин.

Острая свежесть воздуха, пронизывавшая все тело, легкое головокружение и чувство сонливости и апатии заставили меня прервать свое занятие. Через пять минут свежесть сменилась резким холодом. Становилось трудно дышать.

— Какая высота? — спросил я капитана Джонсона, спускаясь вместе с вахтенным в рубку, чтобы надеть теплые кожаные куртки и шлемы.

— Двадцать одна тысяча футов, сэр, — ответил Джонсон, взглянув на анероид.

Подыматься выше было бесполезно. Если мы не обнаружили беглецов до сих пор — значит, они вне поля нашего зрения.

— Стоп! — сказал я.

Пропеллеры изменили темп вращения и жужжание их стало несколькими нотами ниже. Несколько минут корабль неподвижно висел в воздухе. В течение этого времени я и вахтенный при помощи сильной подзорной трубы обследовали горизонт. Но единственной точкой, которую мы заметили — была субмарина Стивенса.

Когда мы снова опустились до пятнадцати тысяч футов, я подал знак следившему за мной со своего места Джонсону.

Он наклонил голову и, отняв правую руку от штурвала, нажал кнопку машинного телеграфа. Резко прозвучал ответный звонок и в то же мгновение лопасти огромных горизонтальных пропеллеров дрогнули, пришли в движение и с глухим гудением, равномерно, но непрерывно увеличивая поступательную скорость, начали вращаться вокруг своей оси.

Через пять минут мы неслись в северо-восточном направлении с быстротой двухсот километров в час.

Над нами по-прежнему ярко сияло солнце и ласково голубело южное небо. Но внизу поверхность океана начала застилаться дымкой. Дымка становилась все гуще и гуще и понемногу стала переходить в кучевые облака.

Это явление доставило мне и всем нам искреннюю радость. Тучи давали нам возможность оставаться незамеченными для беглецов. Я очень боялся, как бы Джордж, заметив погоню и видя, что дело его проиграно, в приступе злобы не учинил бы какого-либо насилия над Мэри.

Облака сгущались очень быстро и вскоре совершенно скрыли от наших глаз поверхность моря. Мы снизились еще больше и пошли чуть-чуть повыше клубившейся под килем корабля, густой массы туч. Вахтенный, сидя в кабинке, которая была спущена вниз на длинном стальном тросе, каждые десять минут сообщал в рубку по телефону результаты наблюдений.

Максимальная скорость электромоторного бота не превышала тридцати узлов в час. «Плезиозавр» же, при нормальных условиях полета, в тот же промежуток времени покрывал пространство в двести километров. Переводя километры на узлы, я без труда высчитал, что при обычном ходе мы имели бы преимущество в скорости в три с лишком раза. Но наблюдательная кабинка значительно замедляла наш ход. Таким образом, я мог рассчитывать настичь беглецов через два и три четверти часа, т. е. около одиннадцати часов утра.

Так было бы при условии непрерывного полета. Однако лететь все время было далеко не в моих расчетах. Опасаясь за участь Мэри, я положительно не решался спускаться в море на глазах у Джорджа. Мой план был иной: я решил тотчас же после того, как наблюдатель сообщит мне о том, что бот замечен им, снизиться на поверхность океана и продолжать преследование уже под водою. Это давало мне возможность обнаружить свое присутствие в самый последний момент, что было большим плюсом в мою пользу. Однако не менее значительный плюс имелся и в пользу Джорджа: при подводном преследовании, я очень проигрывал в скорости, и, теряя около двух часов времени, мог настигнуть бот только около часа дня. Я рисковал тем, что Джордж к этому времени успеет выйти на линию пароходных рейсов и будет подобран каким-нибудь судном. Тогда победа уйдет из моих рук. И тогда я никогда больше не увижу любимой женщины. О грозных последствиях неудачи для себя лично и для всего острова нечего уже было и говорить.

Тем не менее, я все-таки решил держаться намеченного плана. Лучше утратить Мэри, но знать, что она жива, чем видеть ее мертвой. А что Джордж, заметив преследование, не оставит ее в живых — в этом я не сомневался.

— Положитесь на свое счастье, старина, — сказал я себе. — Положитесь на него. И все будет хорошо.

Счастье… Нет, счастье мне изменило. И судьба зло насмеялась надо мной. Очень зло. Разве не ужасная насмешка все то, что случилось? На склоне лет впервые познать истинную любовь, любить самому, быть любимым и…

Приступ страшной тоски снова охватил меня. И снова сердце мое сжалось перед неизвестностью. Удастся ли мне победить судьбу и наново завоевать свое утерянное счастье? Или меня ждет поражение? О, тогда… Я боялся даже и думать о возможности такого исхода.

Вынужденная бездеятельность, неутешительные доклады из наблюдательной кабинки и зловещее, монотонное гудение воздуха, порождаемое остротой хода, отнюдь не способствовали улучшению моего настроения. Фантазия моя разыгрывалась и рисовала мне самые печальные картины. То мне чудилось, что близкой моему сердцу женщины уже нет в живых; то казалось, что ее отношения ко мне были действительно нечестной злонамеренной игрой; то представлялось, наконец, что мы гонимся по ложному следу и что Джордж отплыл от острова вовсе не в направлении линии пароходных рейсов, а совершенно в ином.

Я положительно не находил себе места, то метался из угла в угол по обширной рубке, садился в кресло, то поднимался к Джонсону и, став рядом с ним, тупо и бесцельно смотрел вперед сквозь иллюминаторы наблюдательной башни. Но ничего, кроме ярко-синего неба и волнующейся под нами густой массы темных туч, я не видел. И не мог, конечно, увидеть.

Милостивые государи, — если вам пятьдесят пять лет, никогда не допускайте, чтобы в вашем сердце вспыхнула любовь к очень молодой и очень красивой женщине. Даже и в том случае, если вы можете рассчитывать на взаимность. Джон Гарвей, мистер Джон Гарвей из Нью-Йорка говорит вам это на основании собственного горького опыта. Очень горького — смею вас уверить.