Первый удар (сборник) - Сергей Анисимов

Эдмону ничего не оставалось, как отступить вслед за хозяином. «Аудиенция, – крутилась у него в голове нелепая фраза, – прошла неудачно…»

Речка Курокава протекала за окраиной Хисуириуми. В нижнем ее течении прозрачную воду мутили городские отбросы, покорные струи уносили в море мусор и бумажную шелуху; выше, по склонам невысокой гряды, лепились ухоженные поля. Но на краю богатого квартала Инутории речка, прежде чем нырнуть с разбегу в клоаку нижнего города, забегала за покрытый изумрудной травой по самую макушку холм, похожий на глыбу драгоценного нефрита, и там переводила дух на черных камнях, которые дали ей имя. По другую сторону реки простирался луг. Попасть туда можно было только через изящный мостик, переброшенный над мелкой, холодной и быстрой рекой, – или же обходным путем, покинув дорогу на Кинуока, откуда пылили тяжело груженные сталью, шерстью, лесом и золотом подводы. Со стороны тракта подходить к лугу было не принято. Туда удалялись обычно потерпевшие поражение, при условии, что могли еще ходить. Был в ходу даже оборот «удалиться в Кинуока», что значило – позорно проиграть на дуэли.

Графу де Сегюру перспектива проделать долгий путь через холмы не грозила. Во-первых – потому, что удаляться ему было некуда, кроме как обратно в посольство. А во-вторых – потому, что европейцев не пускали к золотым россыпям.

Место было изумительно красивое. Практичные нихонцы даже установили у моста беседку, чтобы любоваться оттуда горными вершинами, что выглядывают из-за лесистых холмов на севере… ну и дуэлями тоже. Сейчас места в беседке для всех желающих не хватило. Эдмону пришлось торчать на ярком солнце. Невзирая на низкое происхождение, секретарю пришлось выступить в роли графского секунданта – больше желающих не нашлось во всех посольствах европейских стран, сколько ни искал. А у Эдмона зверски болела голова.

Еще бы ей не болеть, когда ночь перед поединком секретарь провел без сна! Это его светлость ухитрился по невежеству своему продрыхнуть сладко до девятого часа утра – очевидно, устроенный господином де Сегюром челяди грандиозный скандал изрядно успокоил посольские нервы и разогнал сплин. Марселец же все это время носился по Хисуириуми, подобно сатане. К середине ночи он обнаружил себя проливающим пьяные слезы в портовой таверне, в обнимку с иезуитским миссионером, корейским рикшей и татуированным туземцем-охранником. Оплакивали незавидную судьбу самого Эдмона.

– Он сущий туматауенга, – бормотал туземец, которого развезло сильнее всего. – Много маны у него. Больше, чем у многих те тоа нипон, многих те вакаранги…

Русского посла хорошо знали в городе. Впервые он одержал победу в поединке в первый год после своего прибытия в почетную дипломатическую ссылку на Хисуириуми – в тридцать третьем, добрых шесть лет тому назад, еще до того, как давать ему уроки снизошел лучший фехтовальщик Нефритовых островов, некий Сайто-кун. С тех пор он врос в нихонскую жизнь так прочно, что даже настоящее имя его напрочь забылось, сменившись почтительным «Тайхоу-сан». Он женился на нихонке, водил тесную дружбу со многими сановниками при дворе дайме и давал уроки сыну княжеского мажордома.

Он был секундантом барона де Баранта на роковой для последнего дуэли.

Вот с этим человеком новому французскому послу предстояло сойтись в поединке.

Выдравшись из цепкой хватки собутыльников, приговоривших вместе не одну чашку изумительного по гнусности пойла, секретарь долго бродил по ночному городу и, вернувшись в посольство, сидел в саду до утра, не в силах не то что сомкнуть глаз, но даже прилечь. В других обстоятельствах Эдмон упивался бы теплой, сладкой ночью, бризом, срывавшим огромные алые цветы с могучих деревьев-сангреалий, что расцветают к Рождеству… но томительное беспокойство, предчувствие ужаса снедало впечатлительного марсельца.

Ближе к полудню граф осознал наконец-то, что ему предстоит дуэль, причем на саблях – оружии, которым его светлость владел с точки зрения сугубо юридической. Де Сегюр был отменным стрелком и умело орудовал шпагой… но кому могло прийти в голову драться на кавалерийских палашах? Однако нихонский кодекс в этом смысле был весьма суров: единственным достойным дворянина оружием признавался меч. Из пистолета можно было пристрелить бешеную собаку или туземного царька, а споры между равными решала сталь, изумительная сталь мастеров Нара или Киото – местные плавильни Кинуока и Мураманга давали продукцию не хуже, но требовательные мастера– кузнецы предпочитали проверенный материал.

К несчастью, отреагировал де Сегюр на приближающееся событие в обычной манере – капризами и жалобами. Он вконец извел придирками уже пострадавшего днем ранее Ривароля, с трудом облачился в полковничий мундир и закончил тем, что отправился на поединок со злополучной парадной саблей. Уже отчаявшийся найти в своем нанимателе хоть гран здравого смысла, Эдмон мог только взирать на эти приготовления с отчаянием и стыдом.

В результате французы прибыли на луг у реки Курокава точно в полдень, когда зрители уже начали проявлять нетерпение.

– Что это за толпа? – высокомерно полюбопытствовал де Сегюр, уделив собравшимся нихонцам единственный верблюжий взор. – Не терплю зевак!

Секретарь, успевший заметить на одежде собравшихся гербы рода Сакамото, промолчал.

Тайхоу-сан ждал на дальнем краю вытоптанной площадки. По всему лугу трава росла высоко и буйно – еще бы, мрачно подумал Эдмон, столько крови она впитала! – но здесь, перед беседкой, тысячи ног вбивали ростки в землю, пока те не скорчились, заплетаясь грубым сукном.

Загорелое лицо русского посла было спокойно, не отражая тревоги или нетерпения. Обок него стояли трое: мажордом Сакамото с сыном и какой-то незнакомый буси с тяжелым футляром в руках.

– Ваша светлость, – произнес Тайхоу негромко, – мы уже заждались.

Де Сегюр демонстративно вытащил из кармана часы, отщелкнул крышку, покосился зачем-то на бьющее в глаза солнце.

– Ровно полдень, – сварливо буркнул он. – Приступим?

– Господа, – Эдмон обрел наконец голос, – можем мы надеяться, что вы разрешите свой спор миром?

Русский покачал головой.

– К несчастью, речь идет не о споре, – отозвался он.

– Возможно, извинения… – не уступал секретарь.

Тайхоу задумался.

– Об этом следует спрашивать не у меня, – промолвил он наконец, – а у молодого господина Сакамото. Я лишь защищаю его имя, как подобает учителю.

– Чтобы я извинялся перед мальчишкой? – вскричал де Сегюр. – Да никогда в жизни, клянусь святым Денисом!