Ваше благородие - Олег Васильевич Северюхин

— Разрешите мне поговорить с ним один на один, — сказал я. — Тип очень интересный. Возможно, что из него можно выудить что-то стоящее.

Моя последняя фраза так заинтересовала подполковника Скульдицкого, что он тут же дал команду открыть камеру-палату и взял мою шашку на хранение во время беседы.

— Олег Васильевич, — сказал он, — мы постоянно на стреме. Чуть что — поможем.

Вход в палату военного и не в белом халате озадачил Крысякова. Он сразу сжался и стал ожидать если не мордобоя, то какой-то пакости от властей. Обычный уголовник, который уже сиживал в тюрьмах и знает повадки тюремных властей.

Я внимательно присмотрелся, и мне показалось, что я его знаю.

— Ну-ка, — скомандовал я, — скажи: мужик, огонька не найдется?

Крысяков сжался в предчувствии нехорошего.

— Тебе что, все время повторять надо? — низким тоном сказал я.

— Мужик, огонька не найдется? — сказал Крысяков.

Он! Точно он! Сука! Как он-то попал сюда? Ага, он обхватил своими руками мои руки с зажженной спичкой. И мы оба попали сюда. Только я в отключке, а он живой и здоровехонький. Меня люди спасли, а его эти же люди и повязали.

— Хочешь жить, сука? — зловеще спросил я.

Крысяков согласно мотнул головой.

— С сегодняшнего дня перестань кричать всякую ерунду, — сказал я. — Ты знаешь, какой сейчас год?

Крысяков отрицательно мотнул головой.

— Заруби себе на носу, — сказал я. — Сейчас вторая половина одна тысяча девятьсот восьмого года. Ты только через пятьдесят лет родишься. Учти, девятьсот восьмого года, и тебя с твоим Интернационалом и товарищем Лениным скоро постоянно в смирительной рубашке держать будут. Ты этого хочешь?

Крысяков отрицательно мотнул головой.

— С этого дня, с этой минуты ты ничего не помнишь и ничего не знаешь, — сказал я. — Начинаешь учиться всему по новой. Как маленький ребенок. Я за тобой пригляжу. И учти. Продолжительность твоей жизни будет зависеть от длины твоего языка. Я и сейчас могу тебя пристрелить, скажу, что ты изготовился на меня нападать. Помнишь, как говорил товарищ Сталин? Нет человека и нет проблемы. И запомни еще раз. Ты меня не знаешь. А ты и так меня не знаешь. Будешь доказывать обратное, тебя начнут лечить обливанием ледяной водой и электрическим ваннами. Это у них сейчас самое модное лечение. Не доводи дело до греха.

Я встал и вышел.

— Ну как? — в один голос спросили главный врач и подполковник Скульдицкий.

— Нормально, — сказал я, — похоже, что его что-то испугало, вот и начал выкрикивать что-то бессвязное. А, может, мухоморной настойки хлебанул. Шаманы ее частенько применяют. Напьются и рассказывают, что им привиделось, как они с богами общаются. А, может, мундир на него завораживающе подействовал. Возможно, что слушал и социал-демократов. Но было бы интересно еще понаблюдать за ним.

В окошечко было видно, что Крысяков спокойно сидел на кровати и даже не пытался качать свои права, понимая, что никаких прав у него нет, и они появятся только тогда, когда он докажет, что к нему возвращаются разум и человеческие черты.

Мы вышли из больницы.

— Это очень интересно, как вы успокоили буйнопомешанного, — сказал подполковник. — Вас куда подвезти?

— Спасибо, — сказал я, — зайду к моим спасителям, благо больница, куда я попал, совсем недалеко. Воспользуюсь случаем, чтобы высказать слова благодарности.

Скульдицкий кивнул головой, и я ушел.

В больнице я похвастался новенькой медалью и поспешил в корпус.

Через час строевая подготовка на плацу. Собираюсь представить миру новую песню. Новая песня она здесь, а у нас она была написана в 1942 году поэтом Виктором Гусевым, а музыку написал композитор Соловьев, сами понимаете, Седой. Я ее долго вспоминал, возможно, что-то и переделал. Мы ее две недели потихоньку разучивали в казарме.

«Взвейтесь, соколы, орлами» это уже старинная песня, нужно что-то новенькое. Добавим огонька к городской сплетне.

Рота была почти вся на месте, за исключением караула. Все одеты тепло.

Погода рождественская, легкий морозец, от песни никто не простынет.

Окна административного корпуса и окна учебных классов наполовину тоже выходят на плац.

Подаю команду:

— Рота, с места с песней, шагом марш!

И пошло, да еще на голоса.

Вдоль квартала, вдоль квартала взвод шагал,

Вася Крючкин подходяще запевал.

А навстречу шла Маруся не спеша,

Ну раскрасавица-душа.

Увидала Васю Крючкина она,

Улыбнулась, точно полная луна.

А Василий понимает, что к чему, —

Маруся нравится ему.

Позабыла тут Маруся про дела,

Повернула и за нами вдруг пошла.

А наш Вася — он знаток сердечных ран, —

Он разливался, как баян.

Тут возникла эта самая любовь,

Что волнует и тревожит нашу кровь.

Видим, Вася от волненья побелел

И снова песенку запел.

<…>

Видит взводный, что плохи наши дела.

Эх, Маруся, до чего нас довела!

Крикнул взводный: «Эту песню прекратить!»

Ну, значит, так тому и быть.

Песня понравилась всем. В пятницу, когда рота шла на помывку в городскую баню, эту песню исполнили в городе, а в воскресном номере газеты «Губернские ведомости» был опубликован текст песни с указанием на мое авторство. Неудобно, но как мне кажется, что при небольшой коррекции прошлого будущее может стать не таким, каким оно стало. Возможно, что не будет той войны и не окажется, что поэт Виктор Гусев будет ярым сторонником массовых репрессий в СССР, а эта песня все равно будет звучать на просторах нашей родины.

Глава 34

На Рождество мы собирались у Иванова-третьего в городской квартире. Я со своей ротой был на службе в Никольском соборе, а после этого поспешил домой, чтобы забрать Марфу Никаноровну и пойти в гости.

На праздник я приготовил салат оливье. Салат был модным в то время в столицах и потихоньку расползался по провинции. Я готовил по нашему совковому рецепту, с колбасой и вместо майонеза была сметана с добавлением китайского соевого соуса. Колбаса была из мяса, а не из продукта категории «B». Консервированного горошка тоже не было по причине отсутствия такого в продаже. Вместо него мы добавляли каперсы. Каперсы — это нераспустившиеся бутоны кустов с названием каперсник, которые привозят из южной Европы.

Застолье прошло весело. То есть пришли, разделись, мужчины покурили в прихожей, обменявшись мнениями о церковной службе, кто и кого видел. Женщины накрывали на стол, ребятишки сновали под ногами. Как обычно.