Благими намерениями - Эмиль

Оба разбойника имели жалкий и несчастный вид побитых щенков. Орих трясся, как студень. Его рот беззвучно открывался и закрывался, по пухлым щекам текли слёзы из узких щёлочек. Всё лицо стражники разукрасили в кровоподтёки и синяки, они едва начали заживать. Всем видом он напоминал гигантского ребёнка, которого сильно выпороли за непослушание. Петжко же, уронив голову на грудь, и пребывая в онемении и ступоре, смотрел в одну точку перед собой, не реагируя на происходящее вокруг. Друг с другом они не разговаривали. Оба разбойника были также закованы в цепи и одеты в порванные рубахи.

Меньше всех повезло Мольху. Когда его выдернули из околотка и объявили, что повесят, тот стал сквернословить и материться, костеря стражников последними словами. Графа до предела возмутило то, что его вешают, как последнего разбойника, а не рубят голову, как человеку благородного происхождения. Ещё его взбесило, что на него надели рваные обноски, а не одежду, соответствующую статусу. Но особенно возмутило, когда ему вознамерились предусмотрительно заткнуть рот кляпом, дабы не сказал чего лишнего по дороге. Это хоть и с трудом, но было со злобным смехом и оскорблениями, что никакой он не граф, а наёмник из черни, осуществлено. И вот теперь он, погрузившийся в горесть и отчаяние, ехал позади двух бандитов, словно оставленный судом на десерт, самый важный преступник, которому будет уделено особое внимание. Сыскарь всю дорогу пытался угадать, что же было написано в признательных листах, которые он подписал под пытками, ведь ему так и не дали их прочесть. Попутно в его голове крутились расплывчатые образы: "Подсолнухи, книжный шкаф... Откуда взялся этот бред?".

Ярко светило солнце и дул приятный освежающий ветерок. Казалось, что небо и земля поговорили и решили помочь провести казнь во всём великолепии. Центральную площадь города, имевшую вид правильного квадрата, в спешке украшали флагами и гирляндами. Самые красивые украшения поместили на ратуше - высоком здании со стройными башенками, узорчатыми каланчами и окнами, суживающимися кверху. На балконах и в окнах близлежащих домов зажиточные горожане вывешивали цветастые ковры. Спешно собранные со всего города мусорщики торопливо заканчивали приводить площадь в надлежащий вид. Плотники, начавшие работать ещё ночью при свете костров, почти сколотили эшафот. Блеск оружия конвойных, грохот литавр и вой труб, развевающееся по ветру княжеское знамя - всё придавало каравану торжественность и театральность.

Наконец, свернули на главную площадь Любеца. Народ подтягивался к месту казни многочисленными тонкими ручейками со всех сторон в самой лучшей одежде, которую только могли себе позволить. Число их, собравшихся на зрелище, было огромным. На всех лавочках, на площади, на крышах близлежащих домов не осталось ни одного свободного места. Любопытные зрители находили любые возвышения, с которых могли созерцать экзекуцию. Из слуховых окон выглядывали преотвратительные гнилозубые хари. Сборище грозилось закончиться грандиозной давкой и стражникам приходилось зачастую вынужденно применять грубую силу, чтобы хоть немного рассеять очаги уплотнений. Поодаль стояло несколько крытых телег, запряженных лошадьми-тяжеловозами, в которые периодически запихивали особо драчливых и непокорных. Не трогали только коробейников, которые сновали в толпе, предлагая разные напитки и бесхитростную снедь.

На площади в непосредственной близости к эшафоту находились деревянные помосты под усиленной охраной. Войти внутрь обширного каре войск разрешалось только сословным людям. На лавках уже сидели знатные и уважаемые люди города. Некоторые напускали на себя столь надменный и напыщенный вид, что казалось, они вот-вот лопнут от собственной важности.

Толпа вела себя по-разному. Одни негодовали, тихо возмущались и шептали, что лучше бы преступников тихо вздёрнули на заднем дворе какой-нибудь тюрьмы и дело с концом. Такие были в меньшинстве. Другие всем своим видом показывали, что им до зуда в одном месте не терпится посмотреть, как вздёрнут живых людей. Были и предприимчивые прохиндеи, которые, стараясь не поднимать ажиотажа, делали ставки на время, за которое приговорённые испустят дух. Заключали пари даже на способ казни, ибо никто не знал, как именно собираются лишить жизни осуждённых. А были и те, кто высказывал готовность собственными руками помогать палачу. Их было тоже немало. Но все были согласны в одном: из этой казни собираются сделать пышную церемонию, по всем правилам ритуала.

В толпе наблюдалось довольно много калек: кто без руки, кто без ноги с двумя палками подмышками. Попадались люди с отрезанными ушами, вырванными ноздрями, одноглазые, и каких только не было. Был даже один безногий, сидевший на причудливом стуле, у которого передние колёса были намного меньше задних, а из спинки торчали две изогнутые трубки, обтянутые на концах кожей, чтобы толкать конструкцию с седоком вперёд-назад. И все они, как один, с жаром и пылом высказывали надежду, что расправа будет как можно более жестокой и кровавой. Это стремление насладиться пытками наводило на мысль, что они сами когда-то побывали на эшафоте, но после отрезания какой-нибудь конечности их решили помиловать и отпустить на все четыре стороны.

"Везут! Везут!" - прошло волной по толпе. Люди всеми путями стремились протиснуться поближе к эшафоту, и вовсе не потому, чтобы устрашиться или получить урок на будущее, а чтобы просто поглазеть на такое занятное зрелище. Некоторыми двигало желание посмотреть, как будет себя вести человек в столь ужасные для него последние минуты.

Эшафот сколотили в форме прямоугольника, высотой примерно в человеческий рост, он имел ограждение в виде деревянной невысокой балюстрады. На помосте была установлена шибеница, позорный столб, плаха и несколько кольев остриями кверху. Сбоку стоял специальный столб, к которому сверху горизонтально земле было прибито тележное колесо со свисающими на верёвках крючьями. Предназначалась эта зловещая конструкция для подвешивания отрубленных частей тела.

Сбоку от эшафота располагался ещё один настил, но поменьше, на котором восседал оркестр человек из десяти, состоящий из литавристов, трубачей и горнистов.

Палач, одетый в ярко красную рубаху и коричневую маску, уже разматывал третий круг крепкой бечёвки. Не спеша скрутил с одного конца петли и перекинул через перекладину шибеницы. Затем с двумя помощниками он закрепил бечёвки сверху так, чтобы петли болтались на две-три головы выше человеческого роста. Обхватил каждую и повис, проверяя на прочность. Принесли и расставили пеньки для смертников. В это время караван подъехал к эшафоту, узников вытолкали из клеток и, заломив руки за голову, повели по лестнице на помост под аплодисменты толпы. Мольха пришлось тащить по воздуху, так как встать он мог только на здоровую ногу.