Чума на оба ваши дома - Сюзанна ГРЕГОРИ

– Даже ценой убийства? – спросил Бартоломью мягко.

– Заверяю вас, я никого не убивал, – устало сказал Уилсон. – Хотя и попытался убить вас, когда вы застали меня в комнате Августа. Вы мне не нравитесь, мастер Бартоломью. Мне не нравится, что вы позорите ученых общением с той рванью, которую вы зовете своими пациентами. Мне не нравится, что ваша жизнь и привязанности поделены между колледжем и городом. И мне не нравилось, что Бабингтон поощрял такое поведение.

Бартоломью так и подмывало сообщить Уилсону, что чувства их взаимны, но толку от подобных сообщений сейчас не было никакого.

– Вам известно что-нибудь о смерти Элфрита? – спросил он вместо этого. Уилсон быстро угасал, а у Мэттью оставалась масса вопросов, на которые хотелось узнать ответы.

– Нет, а что? Этот болван умер от чумы, как и все остальные. А чего он ожидал?

– Его тоже убили. Отравили сильнодействующим средством из моего сундучка с ядами. Его последние слова были «яд» и «Уилсон». Вы что-нибудь понимаете?

Умирающий впился налитыми кровью глазами в Бартоломью.

– Чушь, – отрезал он некоторое время спустя. – Вы ослышались. Элфриту сказали о печати, но он был простофиля, которому никогда не следовало открывать этот секрет. Слишком уж он… хорошо думал о людях. Не сочиняйте загадок, Бартоломью. У вас и без того хлопот полон рот с уже имеющимися.

– Что вы делали, когда на вас загорелась одежда? – спросил Бартоломью.

Он не был до конца уверен, действительно ли Уилсон ничего не знал об убийстве Элфрита и потому с ходу отверг саму возможность такого, или же мастер знал очень много, но отказывался рассказывать об этом. Бартоломью пришлось склониться поближе, чтобы расслышать его слова. Врач пытался скрыть отвращение от зловонного дыхания умирающего.

– Я жег документы колледжа, – сказал он. – Моим преемником, скорее всего, станет Суинфорд, и я не намерен облегчить ему жизнь, преподнеся на блюдечке счета и цифры. Нет уж! Пусть сам потрудится! Я собирался сжечь все документы, а потом послать за вами, но у меня закружилась голова, и я, должно быть, перевернул стол, на котором стояла лампа.

Значит, Уилсон жег счета исключительно по злобе, а Майкл ошибался, приписывая ему более зловещие сложные мотивы. Бартоломью с жалостью посмотрел на Уилсона. Как может человек, знающий, что он скоро умрет, тратить последние силы на мелкие гадости? Бартоломью подумал о других смертях, которые видел на этой неделе, о том, сколько его пациентов умерло, умоляя его позаботиться о каком-нибудь родственнике или передать какой-либо пустяк другу, с которым умирающий не успел попрощаться. Бартоломью тошнило от университета с его грязными играми и в особенности от Уилсона с его мелочной мстительностью.

Он отстранился. У него оставался еще один вопрос, который имел значение скорее для него лично, чем для всех остальных. Задать его следовало как можно небрежнее, потому что Бартоломью чувствовал: если Уилсон догадается, насколько вопрос важен для Мэттью, то может и не ответить.

– Имеет ли все это какое-то отношение к Жилю или Филиппе Абиньи? – спросил он, глядя на дверь, болтающуюся на сорванных петлях.

Уилсон издал гаденький хриплый смешок.

– К вашей даме сердца? Вполне допускаю. С некоторого времени я склоняюсь к мысли, что Абиньи может быть одним из оксфордских шпионов. Слишком уж много времени он проводит за стенами колледжа, никогда не знаешь, где его искать. Может быть, это он нашел печать. Я слышал, что ваша пассия пропала. Зря она не осталась в монастыре. Небось, сбежала с каким-нибудь красавчиком, который обеспечит ей более спокойную и счастливую жизнь, чем вы, доктор.

Бартоломью подавил желание обеими руками стиснуть горло Уилсона и хорошенько его придушить. Значит, не исключено, что Абиньи – один из оксфордских шпионов. Не потому ли он под чужой личиной прятался в доме Эдит? Но это не объясняло исчезновения Филиппы. Бартоломью не видел другого выхода, кроме как с головой погрузиться в бурлящий котел интриг и шпионских страстей и выяснить, что за роль играет здесь Абиньи.

– Вы точно знаете, что Филиппа сбежала с мужчиной? – спросил Бартоломью, стараясь сохранять спокойствие.

Уилсон издал еще один хриплый квохчущий смешок.

– Меня так и подмывает сказать «да», чтобы посмотреть на ваше лицо, – сказал он. – Но ответ – нет. Я понятия не имею, где находится ваша зазноба, и мне решительно ничего не известно о ее исчезновении. А жаль, потому что мне нужно, чтобы вы исполнили две мои просьбы, и я хотел бы, чтобы вы чувствовали себя обязанным исполнить их в обмен на эти сведения.

Бартоломью поморщился. Он не мог понять, почему Уилсон избрал своим душеприказчиком именно его.

– Что это за просьбы?

Губы Уилсона растянулись в жуткой ухмылке.

– Во-первых, я хочу, чтобы вы отыскали печать.

Бартоломью беспомощно развел руками.

– Но как же я ее найду, если вам это оказалось не под силу? И почему я, а не кто-то другой?

– Суинфорд сбежал, да и в любом случае, я ему не доверяю; Элфрит мертв. Отец Уильям слишком несдержан и возьмется за это дело с таким рвением, что непременно все провалит. Брату Майклу известно больше, чем он говорит, а я не верю, что он на нашей стороне. То же самое относится и к Абиньи; впрочем, эта пташка все равно упорхнула. Элкот слишком глуп. Так что остаетесь лишь вы, мой проницательный лекарь! У вас хватит ума раскусить эту загадку, а Элфрит перед смертью заверил меня, что вы ни в чем не замешаны.

Уилсон приподнял голову и потянулся к руке Бартоломью.

– Вы должны найти ее и передать канцлеру. Он позаботится о том, чтобы вы были щедро вознаграждены.

Он отпустил руку Бартоломью и упал на подушки.

Выходило, Уилсон считает, что любой из оставшихся в живых профессоров может быть замешан в заговоре, хотя Уильяма и Элкота подозревает меньше других. Абиньи и Майкл определенно имели отношение к интриге. Но это дело кажется таким надуманным, в особенности сейчас, когда чума выкашивала целые города и деревни. Зачем оксфордцам тратить время и силы на заговоры, когда через несколько недель, возможно, никого не останется в живых?

– Все это так ничтожно! – вырвалось у него. – Сейчас есть куда более важные вопросы, и ученым следовало бы посвятить свое внимание им.

Уилсон снова ощерился.

– Что может быть важнее, чем выживание колледжа и университета! Даже вы должны понимать, что это превыше всего! Вы должны любить науку, иначе не променяли бы негу и достаток на суровую и полную лишений жизнь ученого. Ваше высокомерие помешало вам заметить, что и другие тоже любят мир знаний и пойдут на все, чтобы защитить его. Я пожертвовал благополучной судьбой торговца сукном ради того, чтобы стать ученым, потому что верю – нашему университету суждено сыграть важнейшую роль в будущем нашей страны. Вы не единственный, кто жертвует собой ради любви к познанию и науке.

Бартоломью смотрел на оплывающую свечу.

– Но Оксфордский университет сильнее, больше и старше Кембриджского. Чего им опасаться?

Уилсон нетерпеливо хмыкнул и медленно покачал головой.

– Я вижу, вас не убедить. Элфрит тоже так говорил. Но рано или поздно вы сами увидите. В любом случае, важны не причины, по которым вы согласитесь найти печать, а ваше согласие ее найти. Можете считать, что печать выведет вас к вашей зазнобе. Или что таким образом вы отомстите за смерть Бабингтона. Только найдите ее.

Он закрыл глаза; лицо его было мертвенно-бледным.

– А вторая просьба? Вы сказали, что хотите попросить меня о двух вещах.

– Проследите за тем, чтобы меня не бросили в одну из ваших омерзительных чумных ям. Я хочу, чтобы меня похоронили в церкви у престола, и еще надгробный камень из черного мрамора с моим портретом. Я избрал для этого вас, потому что знаю – вы сейчас заведуете погребениями, и еще потому, что вы уже переболели чумой и можете протянуть дольше других. Любой другой может заразиться, и я не уверен, что они исполнят мою волю. Деньги на надгробие возьмете в моем кошельке в казне колледжа.

Бартоломью ошеломленно посмотрел на него и едва не рассмеялся. Уилсон был неисправим! Даже на смертном одре он думал о блеске и мишуре. Бартоломью тянуло сказать, что он бы с огромным удовольствием посмотрел на то, как жирный труп мастера сбросят в чумную яму, но Бартоломью не был Уилсоном и потому просто ответил, что сделает все возможное.

Теперь, когда все вопросы были улажены, мастер угасал на глазах. На коже выступила испарина, и Бартоломью заметил, что один из бубонов на шее Уилсона лопнул – должно быть, когда тот шевелил головой. К счастью, он, похоже, не страдал от боли. Возможно, шок от ожогов лишил его тело чувствительности, или Уилсон был способен отодвинуть боль на задворки сознания на то время, пока он завершал свои земные дела.