Чума на оба ваши дома - Сюзанна ГРЕГОРИ

– Позовите Майкла, – прошептал он. – С вами я закончил.

Характерным повелительным взмахом пухлой руки, который всегда раздражал университетских служителей, Уилсон отпустил Бартоломью. Врач подошел к двери и подозвал монаха. Бенедиктинец с пыхтением поднялся по лестнице и разложил свои принадлежности, все еще явно возмущенный тем, как с ним обошелся Уилсон.

Бартоломью вышел, чтобы мастер мог исповедаться без посторонних, и отправился взглянуть на других больных в дортуаре коммонеров. Всего несколько минут спустя Майкл позвал его обратно.

– Мастеру почти ни в чем не пришлось каяться, – сказал бенедиктинец с насмешливым изумлением в голосе. – Он говорит, что прожил праведную жизнь и не делал зла никому, кто этого не заслуживал. Бог ты мой, Мэтт! – Майкл в недоумении покачал головой. – Это к лучшему, что он попросил тебя не хоронить его в чумной яме. В отдельной могиле дьявол доберется до него быстрее!

VIII

Очень скоро после отпущения грехов Уилсон умер. Бартоломью помог Кинрику зашить тело в один из опаленных гобеленов, которыми Майкл с Греем тушили пожар. Бартоломью не хотел, чтобы тело оставалось в колледже или лежало в церкви, где оно могло заразить других. Единственным выходом было вырыть временную могилу, откуда его потом можно было бы выкопать, когда будет готово надгробие.

Грей отправился покупать гроб по грабительской цене (гробы стали товаром редкостным), и на заре Кинрик с Греем выкопали глубокую могилу за церковью. Агата, Кинрик и Грей издали наблюдали, как Бартоломью с Майклом опускают мастера в землю под заупокойную мессу, которую с удивительной скоростью отбарабанил Уильям.

Когда все было кончено, они отправились в церковь к заутрене, а потом обратно в колледж, на завтрак. В зале было холодно и тоскливо, и Бартоломью предложил поесть на кухне, где тепло, да и Кинрику не пришлось бы так далеко таскать еду. С тех пор как разразилась чума, люди предпочитали готовить завтрак у себя в комнатах, чтобы лишний раз ни с кем не сталкиваться.

Уильям перекусил хлебом с разбавленным вином и отправился передать весть о смерти Уилсона канцлеру. Агата посмотрела ему вслед.

– Это не по-христиански – радоваться тому, что напыщенный старый индюк умер? – спросила она Майкла.

– Да, – ответствовал Майкл; в руках он держал цыпленка, и его лицо было перемазано жиром.

– Что ж, – не смутилась Агата, – вы уже знаете, что я скажу на исповеди. Колледжу без него лучше. Что теперь будет?

Майкл проглотил набитую за щеки еду и едва не поперхнулся. Бартоломью похлопал его по спине.

– Профессора изберут из своего числа двоих, а канцлер утвердит одного из них, – сказал Майкл сквозь кашель. Едва он прекратил кашлять, как снова набросился на цыпленка.

– И кого же вы изберете? – спросила Агата, принимаясь убирать со стола.

Майкл снова с усилием проглотил еду; по щекам у него струились слезы.

– Цыпленок сухой, – заметил он, вызвав смех у Бартоломью. – Первым, полагаю, будет Суинфорд. А вторым я бы хотел видеть тебя, Мэтт.

– Я не соглашусь. – Бартоломью даже рот открыл от изумления. – Мне некогда.

– А кто тогда? – спросил Майкл.

– Ты, Суинфорд, Уильям, Элкот. Любой из вас подойдет.

Бартоломью задумался о том, кто из них будет поддерживать дело университета, а кто может оказаться шпионом Оксфорда. Он поднялся и ополоснул руки в тазу с водой, стоявшем у очага. За спиной у него послышался хруст костей – Майкл догрызал цыпленка. Грей быстро макнул пальцы в холодную воду и обтер их о свою мантию. Он не понимал, зачем Бартоломью вечно намывает руки; все равно они пачкались опять, в особенности в убогих лачугах, где его наставник был частым гостем.

Первым делом Бартоломью отправился осмотреть Элингтона и еще пятерых студентов в лазарете. Он вскрыл нарывы, которые на вид собирались лопнуть, и оставил указания соседям Майкла, бенедиктинцам, как устроить больных поудобнее. Закончив с этим, он навестил троих пациентов в рыбацких хижинах у причала.

Грей переходил вслед за ним из дома в дом с тяжелой сумкой, где лежали инструменты и лекарства. Бартоломью чувствовал неодобрение студента всякий раз, когда входил в очередную лачугу, состоявшую из одной каморки, в которой ютилось семейство из десятка человек. Единственной пациенткой, не вызвавшей неодобрения Грея, оказалась жена торговца. Она была одной из тех немногих больных, с которыми Бартоломью добился успеха. Она лежала на кровати, устланной дорогими покрывалами, обессиленная, но живая. Благодарный торговец сунул в руку врача несколько золотых монет. Бартоломью принялся прикидывать, хватит ли их, чтобы найти желающих править телегами, собирающими мертвых.

Как только с неотложными делами было покончено, Бартоломью обернулся к Грею.

– Я должен узнать, что случилось с Филиппой, – сказал он. – Хочу попытаться разведать что-нибудь о местонахождении Жиля Абиньи.

Лицо студента расплылось в улыбке.

– Вы хотите сказать, что собираетесь пройтись по его излюбленным местам? – спросил он радостно. – Ух ты, здорово. Лучше, чем бродить по этим кошмарным лачугам. Откуда начнем?

Бартоломью обрадовался, что Грей так легко согласился помочь.

– С «Королевской головы», – брякнул он наобум.

Юноша нахмурился.

– Не стоит, – сказал он. – Лучше зайдем туда под вечер, когда соберется побольше народу. Идемте сначала к Бенету – там он бывал чаще всего. Брат Хью Стэплтона Седрик болен, а после смерти мастера Роупера врача у них нет. Можем сначала зайти к нему, а там, глядишь, и пообедать пригласят.

Бартоломью понял, что ему еще предстоит научиться многому на непростом поприще розыска. В сопровождении Грея он пошел по Хай-стрит к Бенет-стрит. Студент беззаботно вошел в пансион Бенета, и в голове у Бартоломью мелькнула мысль: как бы здешние обитатели не решили, что это он переманил от них Грея. Юнец с таким напором насел на Бартоломью, что тому и в голову не пришло поинтересоваться, получил ли студент разрешение принципала – кто бы ни замещал его после смерти Хью Стэплтона.

Пансион представлял собой просторный дом, одну комнату которого расширили и превратили в зал. Бартоломью предположил, что зал использовали как для коллективных трапез, так и для чтения лекций. В пансионе было куда теплее, чем в холодных каменных стенах Майкл-хауза, пахло вареной капустой, одежда была развешана на просушку, и вообще все было проникнуто духом сдерживаемого, но мирного хаоса. Не удивительно, что Абиньи чувствовал себя здесь куда лучше, чем в суровом порядке Майкл-хауза.

Грей направился в небольшой зал на втором этаже. Он остановился поговорить с маленьким седовласым человеком, потом обернулся к Бартоломью.

– Это мастер Барвелл, помощник принципала, – сказал он. – Он благодарит вас за предложение осмотреть Седрика Стэплтона.

Бартоломью последовал за Барвеллом по узкой деревянной лесенке на чердак.

– Давно мастер Стэплтон болеет? – спросил он.

– Со вчерашнего утра. Я уверен, вы тут ничем не поможете, доктор, но мы очень признательны вам за предложение помощи. – Оглянувшись, Барвелл улыбнулся Бартоломью и распахнул дверь в миленькую комнатку под скатом крыши с двумя слуховыми окнами. Окна были застеклены, в очаге горел огонь, и в комнате было восхитительно тепло. Бартоломью переступил порог и подошел к лежащему на постели мужчине. Рядом с ним стоял на коленях монах-доминиканец, время от времени прерывавший молитву для того, чтобы промокнуть лицо больного салфеткой. Бартоломью присел рядом, чтобы в который уже раз взглянуть на знакомые симптомы.

Он взял нож и быстро сделал крестообразные надрезы на бубонах под мышками и в паху Стэплтона. По комнате немедленно распространился отвратительный запах, и монах шарахнулся, вскрикнув от омерзения. Бартоломью попросил горячей воды и принялся чистить нарывы. Похоже, эта нехитрая операция принесла Стэплтону некоторое облегчение: дыхание его стало не таким затрудненным, а руки и ноги немного расслабились.

Бартоломью немного посидел у постели больного, потом отправился на поиски Грея. Студента он обнаружил в зале в окружении слушателей, которым тот вдохновенно рассказывал какую-то байку о том, как он продал одному торговцу индульгенциями подкрашенную воду в качестве средства от желудочных колик и как неделю спустя торговец разыскал его и сообщил, что чудодейственное средство помогло.

Бартоломью уселся на край скамьи рядом с Барвеллом. Тот вопросительно поднял брови.

– Пока еще рано что-то говорить, – сказал Бартоломью. – К ночи будет видно.

Барвелл отвел глаза.

– Мы потеряли пятерых магистров и двенадцать студентов, – сказал он. – А как обстоят дела в Майкл-хаузе?

– Шестнадцать студентов, трое коммонеров и двое профессоров. Сегодня ночью умер мастер.