Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров) - Генрик Сенкевич

— Ждать выстрела.

— Хорошо, батька.

Вдруг Богун обратился прямо к нему:

— Ты поедешь со мною вперед.

— Я? — и голос пана Заглобы звучал ядовитым сарказмом. — Я тебя так люблю, что ради тебя вытряс из себя на этой лошаденке половину своей жизни, почему же и остальную половину не вытрясти? Мы с тобой как иголка с ниткой: куда ты, туда и я… Я позволяю себе надеяться, что нас и черти возьмут не иначе, как вместе, о чем я, впрочем, не жалею, потому что в аду едва ли будет жарче, чем здесь.

— Едем, едем!

— К черту на рога!

Они двинулись вперед, казаки за ними.

Богун и Заглоба ехали рядом, сохраняя глубокое молчание. Заглоба дергал себя за усы и, видимо, сильно работал головою; вероятно, соображал, придумывал, как бы ему выйти невредимым из этого приключения. Он иногда то бубнил какие-то невнятные слова, то посматривал на Богуна, на лице которого выражение яростного гнева сменилось глубокой тоскою.

"Виданное ли дело, — думал Заглоба, — чтобы такой красавец не мог покорить девичьего сердца! Правда, казак он, но зато знаменитый рыцарь, подполковник и не сегодня, так завтра получит дворянство. Пан Скщетуский тоже человек хороший… и красивый… да куда ему равняться с Богуном! И будет же у них потасовка, когда они встретятся друг с другом!"

— Богун, ты хорошо знаешь пана Скшетуского?

— Нет, — коротко отвечал атаман.

— Нелегко тебе будет тягаться с ним. Я видел, как он вышвырнул Чаплинского за порог. Голиаф, одно слово.

Богун ничего не ответил, и снова воцарилось молчание, прерываемое иногда лишь восклицаниями пана Заглобы: "Да, да, нет выхода!". Прошло несколько часов. Солнце начинало склоняться к закату, к Чигирину, с востока потянуло холодком. Пан Заглоба снял шапку, провел рукою по вспотевшему лбу и повторил еще раз:

— Да, да, нет выхода!

Богун вздрогнул, словно человек, пробужденный от сна.

— Ты что сказал?

— Я говорю, что скоро стемнеет. Далеко еще?

— Нет, недалеко.

Через час стемнело совсем, но в это время наши путники уже въехали в лесистый овраг. Вот и огонек блеснул где-то вдалеке.

— Это Розлоги! — вдруг воскликнул Богун.

— Да? Брр! Чертовски холодно в этом овраге.

Богун удержал коня.

— Стой!

Заглоба посмотрел на него. Глаза атамана горели, как два блуждающих огонька.

Прошло несколько минут. Наконец, издали послышалось фырканье коней: то казаки Богуна не спеша выезжали из глубины оврага.

Есаул подъехал к Богуну; тот шепнул ему что-то на ухо. Казаки вновь остановились.

— Едем! — сказал Богун пану Заглобе.

Несколько шагов, и перед глазами наших путников явственно проступили очертания построек. На дворе было тихо; собаки молчали. Большой золотой месяц озарял всю окрестность ярким светом. Из сада доносился аромат цветущих вишен и яблонь, всюду было так тихо-тихо, спокойно… того и гляди раздадутся звуки торбана под окнами прелестной княжны.

В нескольких окнах светился еще огонь.

Два всадника приблизились к воротам.

— Кто там? — послышался голос ночного сторожа.

— Не узнаешь меня, Максим?

— Это ваша милость? Слава Богу!

— Во веки веков! Отворяй. Ну, что там у вас?

— Все благополучно. Вы давно не были в Розлогах.

Петли ворот пронзительно заскрипели, подъемный мост опустился, и Богун с паном Заглобой въехали на площадку.

— Слушай, Максим, не запирай ворот и не поднимай моста. Я сюда ненадолго.

— Что так?

— Нельзя, дела. Лошадей привяжу к столбу.

Глава II

Курцевичи ужинали в тех сенях, увешанных оружием, что тянулись во всю длину дома от площадки до сада. При виде Богуна и пана Заглобы на лице княгини обозначилось беспокойство, смешанное у неудовольствием. Молодых князей было только двое: Симеон и Николай.

— А, Богун! — протянула княгиня. — Что тебе нужно?

— Приехал поклониться вам, мать. А вы, кажется, не рады мне?

— Рада-то я рада, только удивилась, что ты приехал. Я слышала, что ты в Чигирине с полком. А это кого нам Бог послал с тобою?

— Это пан Заглоба, шляхтич, мой друг.

— Милости просим.

— Милости просим, — повторили молодые князья.

— Пани! — ответил шляхтич. — Это правда, что незваный гость хуже татарина, но правда и то, что кто хочет войти в царство небесное, тот должен путника принять, голодного накормить, жаждущего напоить-

— Садитесь, садитесь, кушайте и пейте. Спасибо, что приехали. Ну, Богун, не ожидала я тебя. Верно, дело какое до меня есть?

— Может быть, и дело, — медленно сказал атаман.

— Какое? — беспокойно спросила княгиня.

— Придет пора, тогда потолкуем. Дайте отдохнуть. Из Чигирина без остановок едем.

— Значит, дело такое спешное?

— Куда же мне и спешить, как не к вам! А княжна как? Здорова?

— Здорова, — сухо ответила княгиня.

— Мне хотелось бы полюбоваться ею.

— Елена спит.

— Жаль. Я здесь долго не останусь.

— Куда же ты спешишь?

— Война, мать! Времени нет. Того и гляди, гетман отправит в поле, а запорожцев бить жалко. Мало мы с ними ездили за турецким добром, — правда, князья? — по морю плавали, хлеб и соль делили, гуляли и пили вместе, а теперь мы им враги.

Княгиня проницательно посмотрела на Богуна. В ее голове мелькнула мысль, что Богун присоединился к восстанию и приехал соблазнять ее сыновей.

— Так что же ты думаешь делать? — спросила она.

— Я? Что ж мне делать? Жаль бить своих, а нужно.

— Так и мы думаем, — сказал Симеон.

— Хмельницкий изменник! — добавил Николай.

— Да погибнут все изменники! — Да, все бывает на свете; сегодня — друг, завтра — иуда. Доверяться никому нельзя.

— Только добрым людям, — вставила княгиня.

— Правда, только добрым людям можно верить. Поэтому-то я и верю вам, и люблю вас? Вы добрые люди, не изменники…

Вероятно, голос атамана звучал как-то особенно, потому что в комнате воцарилось гробовое молчание. Пан Заглоба своим здоровым оком подмигивал княгине, а та не спускала глаз с Богуна.

Тот продолжал:

— Война дело нешуточное, вот почему мне и захотелось повидаться с вами перед тем, как идти в бой. Кто знает, возвращусь ли я живым, а вы жалели бы меня, оплакивали бы меня… ведь правда?

— Помоги тебе Бог! Мы тебя с детства знаем.

— Вы князья, шляхтичи, а все-таки не презирали простого казака, приютили его у себя, обещали выдать за него родственницу… Вы знали, что без нее казаку жизнь — не жизнь." ну, и смилостивились над ним.

— Об этом нечего говорить, — поспешно сказала княгиня.

— Нет, мать, тут есть о чем говорить. Я вот упросил этого шляхтича, моего друга, чтоб он усыновил меня и сравнял, таким образом, разницу между мной и вами. Пан Заглоба согласился, и после войны мы будем кланяться пану великому гетману; может, он выхлопочет мне шляхетство, как выхлопотал Кшечовскому.

— Помогай тебе Бог, — сказал княгиня.

— Вы расположены ко мне. Я знаю это и благодарю вас. Но перед войной я еще раз хотел бы слышать, что вы сдержите данное вами слово. Слово дворянина — не дым, а вы шляхтичи, вы князья.

Он говорил медленным, торжественным голосом, но в речи его звучала какая-то угроза, заведомо принуждавшая исполнить все, что он пожелает. Старая княгиня молча переглядывалась с сыновьями. Прошло несколько минут тягостного молчания. Лучина, горевшая в светце, погасла. В комнате стало темно.

— Николай, поправь огонь, — приказала княгиня. Молодой князь воткнул новую лучину.

— Что же, согласны вы? Обещаете? — настаивал Богун.

— Нужно спросить Елену.

— Она пусть говорит за себя, вы — за себя… Обещаете?

— Обещаем! — сказала княгиня.

— Обещаем! — повторили братья.

Богун встал во весь рост и громко произнес, обращаясь к Заглобе.

— Пан Заглоба! Попроси и ты руку девушки; авось, и тебе пообещают.

— Да ты пьян?! — крикнула княгиня.

Богун вместо ответа вытащил из кармана письмо Скшетуского и бросил его пану Заглобе.

— Читай!

Заглоба начал читать среди глубокого молчания. Когда он закончил, Богун скрестил руки на груди.

— Кому вы отдаете Елену?

— Богун!

Голос атамана напоминал шипение змеи.

— Изменники, мерзавцы, предатели!..

Курцевичи мигом бросились к стенам и схватили оружие.

— Господа, спокойнее, спокойнее! — вскричал Заглоба.

Но прежде чем он успел произнести эти слова, Богун выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил.

— Иисус! — простонал князь Симеон, шагнул вперед, зашатался и тяжело упал наземь.

— Люди! На помощь! — отчаянно вскрикнула княгиня.

Но в это время на дворе и из сада послышались выстрелы, двери и окна с треском вылетели, и несколько десятков солдат ввалились в сени.

— Погибель им! — раздались дикие голоса.