Деспот - Арина Арская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Просыпаюсь и щурюсь от ярких солнечных лучей. Сажусь и морщу нос о легкого дискомфортам между ягодиц. Слышу недовольное ворчание, и смотрю на спящего Мирона Львовочива. Если ночью и в свете блеклого бра, что висит над кроватью, он выглядел демоном, то в лучах солнца я вижу голое божество.
Лежит на спине, закинув одну руку за голову, и кривится от солнечных зайчиков, что целуют его лицо. Перевожу взгляд на его полуэрегированное естество, и кусаю губы. Впервые в жизни я вижу голого и спящего мужчину. И мне нравится это завораживающее зрелище. Хочу разбудить его поцелуями и ласковым шепотом, но не думаю, что это будет уместно. Пробегаю кончиками пальцев от колена Мирона Львовича до середины бедра, и он сонно мычит, елозя затылком по подушке.
Бесшумно встаю, задергиваю шторы, чтобы прогнать проказливые солнечные лучи, и смотрю на брюки и рубашку, что валяются на полу. Развешиваю одежду Мирона Львовича на высокой спинке стула и замечаю на белом вороте красное пятно от помады. Поджимаю губы и сердито бросаю рубашку поверх брюк.
Я не имею права ревновать. Не имею. Мне не обещали верности и любви. Пинаю мятую футболку и скрываюсь в ванной комнате, разгневанная и униженная. Мирон Львович явился ко мне от другой шлюхи. Холодный душ никак мне не помогает. Моя злость распухает и сочится гноем презрения к себе. Как я могла не заметить помаду на вороте его рубашки? А если бы заметила? Нашла бы я в себе силы прогнать соблазнительного гостя?
Кутаюсь в халат и заглядываю в спальню. Спит. Но уже на животе и раскинув руки и ноги. Любуюсь крепкой задницей и борюсь с желанием отстегать ее ремнем. Он ничего мне не обещал и между нами только секс. Громкий и грязный секс без любви.
Завариваю чай в фарфоровом чайничке и помешиваю в кастрюльке овсянку на молоке, глядя пустыми глазами на голубое небо за окном. Каша успокаивающе булькает и внимает моим немым крикам. Чем я провинилась в прошлой жизни, что в этой меня столкнули с Мироном Львовичем?
Увлекшись внутренней беседой, в которой я возмущаюсь и сама себя успокаиваю, взбиваю тесто для румяных блинчиков. Готовка умиротворяет, а сладкий запах отвлекает от обиды. Будь у меня еще время, я бы, наверное, и торт испекла.
Ковыряюсь в каше и задаюсь вопросом, с кем он был? С Анжелой, или новую нашел? Оглядываюсь на шаги. Мирон Львович с зевком потягивается и скрывается в ванной. Шум воды и судорожно вспоминаю, а сняла ли я постиранные носки с батареи над унитазом? А затем, насупившись, утыкаюсь взглядом в тарелку. Носки — моя не самая большая проблема.
— Доброе утро, Софушка, — Мирон Львович проходит на кухню, обматывая полотенце вокруг бедер.
Заглядывает в кастрюльку с овсянкой и лезет в верхний ящик с тарелками. Не знаю, что меня больше всего бесит. То, что он вчера был с кем-то, или то, что чувствует в квартире не гостем, а хозяином.
Усаживается на стул с тарелкой овсянки, и мне хочется стукнуть его по высокому лбу ложкой.
— Ты всегда по утрам не в духе? — вскидывает бровь и отправляет ложку с кашей в рот.
— Только после анала, — сердито бурчу и отвожу взгляд, смолкнув под насмешливым взором.
Зачем я это сказала? Мне все равно не получится пристыдить Мирона Львовича.
— Тебе же понравилось.
С осуждением смотрю в его глаза:
— Может, не будем за столом обсуждать…
— Это ты начала, — сыпет пару ложек сахара в чашку с сахаром. — И я не вижу ничего постыдного, чтобы за завтраком обсудить твой первый анал.
— Мирон Львович!
— Что? — размешивает чай ложкой, глядя мне в глаза. — Можно сказать, ты во второй раз лишилась девственности.
— В третий, — цежу сквозь зубы.
— В третий? — откладывает ложечку в сторону.
— Минет-то в вашем кабинете у меня тоже был впервые, — обиженно щурюсь на него.
А чего стеснятся? Вот вчера и надо было постыдиться, а сейчас нет никакого желания краснеть и тупить глазки.
— Ммм, — задумчиво тянет Мирон Львович и кивает, — соглашусь.
После второй ложки овсянки отхлебывает и кружки чая и спрашивает:
— И какой из этих трех раз понравился больше?
— А вам?
Ревность глушит благоразумие и скромность, и я воспринимаю наш гнусный разговор за завуалированную ссору.
— Мне все твои дырочки по душе, — с улыбкой заглатывает ложку с овсянкой.
Вот как бы ответить ему, чтобы его красиво и изысканно заткнуть.
— А вот мне никакой из трех раз не понравился!
— Лгунья.
— Да, — коротко соглашаюсь и смотрю на водопроводный кран, с которого падает капля воды.
— Так, какой, Софушка?
— Все, — убираю влажный локон за ухо. — Такой ответ вас устроит, Мирон Львович?
— Вполне.
— Тогда мы можем закрыть тему?
Мирон Львович тянется к блинчикам и с аппетитом отрывает от одного зубами внушительный кусок. Причмокивает, и с него сползает полотенце на пол. Сидит, широко расставив ноги и вывалив достоинство, и ухом не ведет.
— У вас хоть капля стыда есть? — возмущенно интересуюсь и медленно моргаю.
— А чего мне стесняться? — хватает с крючка на стене вафельное полотенце и вытирает губы. — Боже, как я давно не ел домашние блинчики.
Да я не об этом, но черт с ним.
— У вас же есть кухарка.
— Повар, — поправляет Мирон Львович.
— И? — недоуменно уточняю я.
— У него не блинчики получатся, а какая-нибудь пафосная ерунда, — пожимает плечами.
— Богатые тоже плачут? — язвительно хмыкаю я.
— Представь себе, Софушка, — смеется и жадными глотками допивает чай. — Мы тоже люди.
— А так и не скажешь.
— Выключай стерву, — отодвигается от стола и встает. — Тебе не к лицу.
Идет в спальню, и я за ним. на проходе приваливаюсь к косяку и молча наблюдаю, как Мирон Львович встряхивает рубашку и недовольно смотрит на пятно губной помады. Оглядывается и хмурится.
— А это не мое, — хмыкаю и скрещиваю руки на груди.
— Я знаю, что не твое. Софушка, ты ревнуешь?
