Мир Реки: Темные замыслы - Филип Фармер

На ночь рабов согнали за загородку. Здесь почти все сразу уснули. Но Таргофф, рыжеволосый израильтянин, присел рядом с Бёртоном.

— Слухи, — сказал он, — порой правдивы. Я слыхал, как яростно вы со своей командой сражались. И еще я слыхал про то, что вы отказались служить Герингу и его свиньям.

— А что вы слыхали про мою печально знаменитую книгу? — спросил Бёртон.

Таргофф улыбнулся и ответил:

— Я про нее вообще не слышал, пока Руах не рассказал. Ваши действия говорят сами за себя. И потом, Руах чересчур болезненно такое воспринимает. Впрочем, разве можно его в этом винить, если учесть все, через что ему довелось пройти. Но я не верю, чтобы вы вели себя так, как вели, если бы были таким, каким он вас описывает. Я думаю, что вы хороший человек. Такой, какой нам нужен. Так что…

Потянулись дни тяжких трудов и недоедания. Иногда до Бёртона доходили сведения о женщинах. Вилфреда и Фатима находились в комнатах Кэмпбелла. Алису неделю продержал у себя Геринг, потом передал своему лейтенанту, Манфреду фон Крейшарфту. Ходил слух, будто бы Геринг жаловался на ее холодность и подумывал отдать ее своим телохранителям, чтобы они делали с ней, что пожелают. Но фон Крейшарфт попросил, чтобы Геринг отдал Алису ему.

Бёртон взбесился. Ему невыносимо было представить мысленно Алису с Герингом и фон Крейшарфтом. Он должен был остановить этих зверей или хотя бы погибнуть при попытке остановить их. Поздно ночью он пробрался из хижины, в которой спали еще двадцать пять рабов, в ту хижину, где обитал Таргофф, и разбудил его.

— Ты говорил раньше, что я должен быть на вашей стороне, — прошептал Бёртон. — Когда ты собираешься довериться мне? Я тебя заранее предупреждаю, что, если ты не сделаешь этого сейчас же, я намерен подговорить на бунт мою группу и всех остальных, кто к нам присоединится.

— Руах мне еще кое-что про тебя рассказал, — ответил Таргофф. — На самом деле я не понял, про что он толковал. Но может ли еврей доверять человеку, написавшему такую книгу? И можно ли верить, что такой человек не обернется против них, когда общий враг будет побежден?

Бёртон собрался гневно возразить, но промолчал. Когда он заговорил, голос его был спокойным:

— Во-первых, все, что я сделал на Земле, красноречивее любых моих напечатанных на бумаге слов. Я стал другом и защитником для многих евреев.

— Последнее утверждение всегда предваряет нападки на евреев, — возразил Таргофф.

— Может быть. Тем не менее, даже если все, о чем говорит Руах, правда, тот Ричард Бёртон, которого ты видишь перед собой в этой долине, — это не тот Бёртон, что жил на Земле. Думаю, все люди переменились до какой-то степени, оказавшись здесь. Если нет — значит, это люди, не способные меняться. Таким лучше умереть.

За четыреста семьдесят шесть дней, прожитых у этой Реки, я многому научился, многое узнал. У меня есть способность менять воззрения. Я слушал Руаха и Фрайгейта. Часто я с ними яростно спорил. И хотя с чем-то мне сразу не хотелось соглашаться, потом я много об этом думал.

— Ненависть к евреям — это нечто заложенное от рождения, — сказал Таргофф. — Это входит в плоть и кровь. Никаким волевым усилием от этого не избавиться, разве только если ненависть не угнездилась слишком глубоко или если у человека очень сильная воля. Звонок звенит, и собака Павлова выделяет слюну. Только произнесите слово «еврей», и условные рефлексы идут на приступ твердыни совести неевреев. Так же как при слове «араб» то же самое происходит у меня в сознании. Но у меня есть очень веские основания ненавидеть арабов.

— Я уже достаточно времени потратил на просьбы, — проговорил Бёртон. — Либо ты меня принимаешь, либо отвергаешь. В любом случае ты знаешь, что я предприму.

— Принимаю, — ответил Таргофф. — Раз ты способен менять воззрения, то и я тоже. Я с тобой вместе работал, вместе ел хлеб. Я привык считать, что неплохо разбираюсь в людях. Скажи, если бы все планировал ты, что бы ты стал делать?

Таргофф внимательно слушал. Когда Бёртон закончил, он кивнул:

— Очень похоже на мой план. А теперь…

Глава 16

На следующий день, почти сразу после завтрака, за Бёртоном и Фрайгейтом явились несколько охранников. Таргофф пристально посмотрел на Бёртона, и Бёртон понял, о чем тот думает. Но делать было нечего — пришлось тащиться во «дворец» Геринга. Тот развалился в большом деревянном кресле и дымил трубкой. Он предложил Фрайгейту и Бёртону сесть и угостил их сигарами и вином.

— Время от времени, — объявил он, — мне хочется расслабиться и поболтать с кем-нибудь кроме моих коллег — не все они достаточно умны. А особенно я люблю поболтать с теми, кто жил после моей смерти. И с людьми, в свое время знаменитыми. Пока у меня и тех и других маловато.

— Многие из ваших пленников-израильтян жили после вас, — возразил Фрайгейт.

— А, евреи! — Геринг устало взмахнул трубкой. — С ними беда. Они знают меня слишком хорошо. Стоит мне с ними заговорить, они мрачнеют, как тучи, да и убить меня многие из них пытались, так что спокойно я себя рядом с ними не чувствую. Не сказать, чтобы я имел что-то против них. Я не особенно люблю евреев, но у меня было много друзей среди них.

Бёртон покраснел.

Геринг затянулся и продолжал:

— Наш фюрер был великий человек, но и его отличали кое-какие глупости. Одна из них — его отношение к евреям. Что до меня, то я о них не особо и думал. Но Германия в мое время была антиеврейской, а человеку надо шагать в ногу со временем, если он хочет чего-то добиться в жизни. Хватит об этом. Даже здесь от них проходу нет.

Он еще немного потрепался, а потом задал Фрайгейту множество вопросов о судьбе своих современников и об истории послевоенной Германии.

— Если бы у вас, американцев, была хоть толика политического разума, вы бы должны были объявить войну России, как только мы капитулировали. Мы бы стали вместе с вами бороться с большевиками, и мы бы их разгромили.

Фрайгейт не ответил. Потом Геринг рассказал несколько смешных — жутко глупых историй. Потом попросил Бёртона рассказать о том, что тот пережил до того, как воскрес в долине.

Бёртон удивился. Узнал ли Геринг об этом от Казза, или среди рабов есть осведомитель?

Он подробно рассказал обо всем, что произошло с того мгновения, как он открыл глаза и оказался там, где парили тела людей, до того момента, как человек, сидевший в воздушном каноэ, нацелил на него металлическую трубку.

— У инопланетянина, Моната, есть предположение, что какие-то существа — зовите их «кто-то» или «X» — наблюдали за человечеством с тех самых пор, как оно рассталось с обезьяньим обличьем. Не меньше двух миллионов лет. Эти сверхсущества каким-то образом вели записи о каждой клетке каждого человеческого организма, когда-либо жившего, — вероятно, от момента зачатия до момента смерти. Теория странная, но не более, чем воскрешение человечества и превращение этой планеты в сплошную речную долину. Записи, вероятно, осуществлялись в то время, когда их объекты были живы. А может быть, эти сверхсущества улавливают какие-то колебания из прошлого — так, как мы на Земле видели свет звезд таким, каким он был за тысячу лет до того.