Мир Реки: Темные замыслы - Филип Фармер

Бёртон снова нырнул, а вынырнув, увидел в нескольких футах от себя голову Гвенафры. Лицо ее стало землисто-серым, глаза остекленели. А потом он увидел, как темнеет от крови вода рядом с ней. Девочка ушла под воду прежде, чем Бёртон успел доплыть до нее. Бёртон нырнул за ней, подхватил и перевернул спиной вверх. Из спины девочки торчал кончик рыбьего рога.

Бёртон выпустил тело Гвенафры. Он не понимал, почему мужчина убил девочку, когда с легкостью мог взять в плен. Может быть, убила ее Алиса, а он решил, что девчонка мертва, и швырнул ее на съедение рыбам.

Из клубов дыма выплыло тело, потом другое. У одного была сломана шея, он был мертв, второй еще жив. Бёртон обхватил шею человека и ударил его в ухо. Тот перестал сопротивляться и погрузился в пучину.

В просвете между тучами дыма показалась голова Фрайгейта. Лицо и плечи его заливала кровь. Он вяло взмахнул руками и ушел под воду. Бёртон подплыл к нему, чтобы помочь выплыть. О том, чтобы вернуться на катамаран, не могло быть и речи. Там продолжалась битва, а со всех сторон к месту сражения неслись каноэ и долбленки.

Голова Фрайгейта показалась над водой. Кожа его, не залитая теперь кровью, была белой как мел. Бёртон подплыл к нему и прохрипел:

— Женщины спаслись?

Фрайгейт покачал головой и крикнул:

— Берегитесь!

Бёртон приготовился нырнуть. Что-то ударило его по ногам, он продолжал погружаться, но не мог вдохнуть воду. Он решил биться до тех пор, пока его не убьют.

Оказавшись на поверхности, он увидел, что вода буквально кишит матросами, бросившимися в Реку, чтобы выловить его и Фрайгейта. Американца в полубессознательном состоянии волокли к каноэ. К Бёртону подплывали трое. Он прикончил двоих, но потом рядом оказался челнок, его хозяин замахнулся дубинкой и ударил Бёртона по голове.

Глава 15

Их вывели на берег около большого здания, стоявшего за частоколом из сосновых бревен. Каждый шаг отдавался болью в голове Бёртона. Раны на плече и ребрах болели, но кровь остановилась. Крепость была построена из сосновых стволов, над первым ярусом нависал второй, имевший множество бойниц. Пленных провели через проем в частоколе, закрывавшийся высокими бревенчатыми воротами. Пройдя по поросшему травой двору длиной ярдов в шестьдесят и миновав еще одни ворота, они оказались в зале футов пятьдесят длиной и тридцать шириной. Все, кроме Фрайгейта, который был слишком слаб, встали перед большим круглым дубовым столом. Пленники моргали в полумраке и прохладе зала, но наконец разглядели сидевших за столом двоих мужчин.

Повсюду стояли стражники с копьями, дубинками и каменными топорами. В конце зала была видна деревянная лестница, заканчивающаяся балконом с высокими перилами. Перегнувшись через перила, на пленников глазели женщины.

Один из сидевших за столом был крепким, мускулистым, невысоким мужчиной. Тело у него было волосатое, волосы — черные, курчавые, нос с горбинкой и злобные, как у ястреба, карие глаза. Второй был выше ростом, светловолосый, цвет глаз в полумраке определить точно было трудно, но, скорее всего, они были голубыми. У него было широкоскулое тевтонское лицо. Выразительное брюшко и намек на второй подбородок говорили о том, что еду и спиртное тут забирают из цилиндров рабов.

Фрайгейт опустился на пол, но его по знаку блондина подняли и поставили на ноги. Фрайгейт глянул на блондина и проговорил:

— Вы похожи на Германа Геринга в молодости.

Он тут же упал на колени, вскрикнув от боли, — стражник ткнул его острием копья под ребра.

Блондин заговорил по-английски с явным немецким акцентом:

— Больше не сметь трогать их, пока я не прикажу. Пусть болтают.

Прищурившись, он несколько мгновений испытующе разглядывал пленников, потом заявил:

— Да, я Герман Геринг.

— Кто такой Геринг? — спросил Бёртон.

— Твой дружок тебе потом расскажет, — сказал немец. — Если у тебя будет «потом». Я не сержусь на вас — вы отменно дрались. Я восхищаюсь людьми, которые умеют сражаться. Я всегда могу разжиться новыми копьями, особенно теперь, когда вы угробили столько народа. Предлагаю вам выбор. Мужчинам, я имею в виду. Оставайтесь со мной и живите припеваючи, имея еду, спиртное, табак и женщин, каких только пожелаете. Или работайте на меня, как рабы.

— На нас, — вмешался второй из сидевших за столом. — Ты, Херрманн, забываешь, што у меня штолько же праф говорить про этто, школько у ттебя.

Геринг улыбнулся, причмокнул и сказал:

— Конечно! Я просто применил местоимение «я» в королевском смысле. Хорошо, на нас. Если вы согласитесь служить нам — а для вас же будет куда лучше, если согласитесь, — вы присягнете на верность мне, Герману Герингу, и бывшему правителю древнего Рима, Туллу Гостилию.[37]

Бёртон пристально вгляделся в лицо второго мужчины. Неужели перед ним действительно легендарный правитель Древнего Рима? Того Рима, что был всего лишь крошечной деревушкой, которой угрожали другие италийские племена — сабины[38], эквы[39] и вольски?[40] Которых, в свою очередь, одолели умбры[41], которых затем оттеснили могущественные этруски? Неужели это действительно Тулл Гостилий, воинственный преемник миролюбивого Нумы Помпилия?[42] Внешне в нем не было ничего такого, что отличало бы его от тысяч итальянцев, которых Бёртон встречал на улицах Сиены[43]. Но если он действительно был тем, за кого себя выдавал, он мог стать роскошным приобретением — в переносном смысле, конечно. Он должен, поскольку, скорее всего, сам был этруском, знать этрусский язык, а кроме него доклассическую латынь, сабинский, а может быть, кампанийский греческий. Может быть, он даже встречался с Ромулом, предполагаемым основателем Рима. Каких только историй не мог рассказать этот человек!

— Ну? — поторопил Геринг.

— Что нам придется делать, если мы станем служить вам? — спросил Бёртон.

— Прежде всего я… мы… должны убедиться, что вы нам подходите. Другими словами, что вы мужчины, которые без смущения и промедления выполнят все, что мы прикажем. Мы подвергнем вас небольшому испытанию.

Он отдал приказ, и через минуту вперед вывели несколько мужчин. Все они были изможденные и раненые.

— Они поранились во время обработки камней или на постройке стен, — сообщил Геринг. — Все, кроме двоих, схваченных при попытке к бегству. Их придется наказать. Все будут убиты, потому что от них теперь никакого толку. Если вы полны решимости служить нам, то не смутитесь и убьете их всех. Кроме того, — добавил он, — все они евреи. Чего их жалеть?