Новый Михаил - Владимир Викторович Бабкин

можно было передать по телеграфу. Или я чего-то не понимаю? – Лукомский изобразил удивление на лице.

– Вы правы, Александр Сергеевич. Но моя миссия не в том, чтобы рассказывать государю прописные истины, тем более что мы беседовали об этом неоднократно. В последний раз не далее, чем неделю назад. Но из Могилева не виден истинный размах нынешних событий в столице. Государь тянет с принятием решений о смене правительства и о назначении популярного, но авторитетного генерала командующим в Петрограде. Каждый час промедления приближает нас к катастрофе. Зная, что убедить моего брата по телеграфу практически невозможно, я счел своим долгом лично отправиться к императору и молить о необходимости общественных реформ.

Лукомский внимательно смотрел на меня. Затем спросил:

– И кого, ваше императорское высочество, вы видите во главе правительства?

– Александр Сергеевич, я уверен, что Русь-матушка полна одаренными и мужественными людьми. Кто-нибудь обязательно да сыщется. Тут важно, чтобы эта фигура устроила государя и Государственную думу. А также, что очень важно, устроила и армию.

Выражение глаз генерала на мгновение изменилось, но затем он взял в себя в руки. Усмехнувшись про себя, я продолжил развивать тему:

– Касаемо кандидатур, то, насколько я знаю, в обществе обсуждается несколько персон. Среди них Родзянко и князь Львов. Кроме того, сегодня днем, перед отлетом из Гатчины, я имел разговор по прямому проводу с председателем Государственной думы Родзянко. Михаил Владимирович призвал вашего покорного слугу принять на себя обязанности диктатора, а также, возможно, регента. Однако я не счел для себя возможным дать окончательный ответ, не заручившись поддержкой государя и нашей доблестной армии. Я уверен, что только опираясь на авторитет и могущество Русской императорской армии, а также привлекая к выработке решений высший генералитет империи, сможет выполнить свой долг будущий глава…

Я намеренно не стал заканчивать мысль, оставляя вариант толкования понятия «глава». Чего глава? Петрограда? Правительства? Государства? Бог весть. Тут пусть каждый фантазирует в выгодном ему ключе. Я же, в свою очередь, сохраняю возможность маневра вплоть до полного отрицания.

Но Лукомский, конечно же, был тертым калачом и продолжил зондаж моих намерений.

– Однако же основные события происходят сейчас в столице. И даже если вы, ваше императорское высочество, заручитесь поддержкой государя и армии, как вы сможете влиять на события в Петрограде из Могилева? Да и, как показывает опыт последних дней, одной вооруженной силы недостаточно для усмирения черни. Не говоря уж о том, что войска массово переходят на сторону восставших.

– Вы абсолютно правы, Александр Сергеевич. Это очень серьезный вопрос. И без объявления широких реформ одной лишь силой не справиться. Должны произойти глубинные изменения. Общество должно быть привлечено к управлению. Однако тут нужно быть предельно аккуратным и осторожным и не допустить узурпации власти в руках нечистых на руку дельцов или горлопанов. В условиях войны такие действия приведут к развалу армии и поражению. Поэтому я уверен, что именно армия, как сила, несущая на своих плечах основные тяготы войны, должна иметь больший вес в разрешении общественного кризиса. Исходя из этого я и счел невозможным для себя уехать в Петроград, не обсудив все это с государем и высшим военным командованием. Это, знаете ли, очень легко быть популярным в толпе и вести ее на слом всех устоев. Легко и безответственно. Безответственно перед сражающимися на фронтах. Безответственно перед Россией. Безответственно перед своей совестью. Поэтому в этот критический для будущего империи час я пренебрег личной безопасностью и предпринял это путешествие. И я хотел бы, после встречи с государем, обсудить все с высшими генералами для выработки совместных рекомендаций и решений. Надеюсь, Александр Сергеевич, на понимание и вашу поддержку в этом вопросе.

Лукомский пару мгновений размышлял. Затем, видимо приняв какое-то решение, ответил:

– Мне отрадно слышать, что в это судьбоносное время вы, ваше императорское высочество, мыслите не только как политик, но и как государственный муж и, более того, как боевой генерал. Что, в общем, не удивительно, учитывая ваш фронтовой опыт. Многие беды России произошли из-за политики отстранения армии от политической жизни страны и ограничения влияния на происходящие события. И это несмотря на то, что армия, без сомнения, является наиболее здоровой и ответственной частью государственного организма, который, как вы, ваше императорское высочество, правильно отметили, несет основной груз этой страшной войны. Я надеюсь, что сегодня на аудиенции у государя вы сумеете убедить императора в необходимости преобразований. Со своей стороны, я и генерал Алексеев постараемся поддержать ваши рекомендации.

– Спасибо, Александр Сергеевич. Я рад, что мы поняли друг друга.

– Всегда к вашим услугам, ваше императорское высочество! Я оставлю машину с солдатами для вашего охранения и сопровождения к государю во избежание каких-либо проблем. Думаю, что на сегодня хватит, не так ли?

– О да.

– Я уверен, что все тревоги теперь позади. Моя машина доставит вас к государю. За сим разрешите откланяться. Но я не прощаюсь, ваше императорское высочество. Думаю, что мы сегодня еще увидимся.

Петроград. 28 февраля (13 марта) 1917 года

Полковник Фомин мрачно смотрел на просящего. Тот стоял, пряча глаза, а затем повторил просьбу:

– Отпустите, господин полковник! Христом Богом прошу! Совсем болезнь доконала…

Полковник видел, что стоящий перед ним офицер явно недоговаривает и причины, которые заставили ротного командира прийти к своему непосредственному начальнику, несколько иные.

– В чем дело? Говорите прямо! Вы, георгиевский кавалер, в самый важный в истории государства момент вдруг являетесь ко мне и просите отпустить вас домой из-за какой-то только что придуманной болезни! Вы что, с ума сошли? Или вы струсили?

Штабс-капитан подтянулся, и глаза его сверкнули бешенством:

– Господин полковник, разрешите говорить откровенно?

Фомин хмыкнул.

– Мне кажется, я этого от вас уже четверть часа требую.

Офицер заговорил, четко выговаривая слова, зло, жестко и вместе с тем обреченно:

– Господин полковник! Я офицер и давал присягу. Но я не понимаю,