ГИТЛЕР И Я - Отто ШТРАССЕР

Гитлер применил свой классический маневр, стараясь натравить своих оппонентов друг на друга.

- Ваше недовольство носит слегка расплывчатый характер, господин Гитлер. Я могу сказать только, что статьи, которые появлялись в газетах последние несколько недель, написаны сотрудниками официальных органов националу социалистической партии, и каждая из этих статей одобрена лично мной. Могу добавить, что я очень рад возможности объяснить вам мою позицию.

Мы говорили уже семь часов и вынуждены были сделать перерыв для того, чтобы продолжить его на следующий день. Я сразу же по горячим следам записал содержание этого разговора и отдал эту запись моим друзьям. Поскольку изложение моих записок в полном объеме выходит далеко за рамки данной книги, а их содержание - это в основном обсуждение малоинтересных вопросов внутриполитической жизни Германии, то я привожу лишь самые существенные моменты нашей беседы, проливающие некоторый свет на личность человека, которому я бросил вызов, и на главные причины, приведшие к нашему разрыву.

Гитлер, как он это обычно любил делать, ходил по комнате из угла в угол.

- Статья в «Национал-социалистише брифе» - это удар в спину нашему национал-социалистическому премьер-министру доктору Фрику, - заявил он.

- А что касается Шульца-Наумбурга, то ведь он - актер самого высокого класса. Любой, кто хоть что-нибудь понимает в искусстве, признает, что этот человек куда лучше других учит истинно германскому искусству. Но ты объединился с еврейской прессой для саботажа решений национал-социалистического министерства по этому вопросу.

- «Национал-социалистише брифе» просто поддержало молодых артистов труппы Вендланда, которые также являются членами партии, - заметил я. - Мы просто хотим выручить этих молодых людей, которых собираются вышвырнуть на улицу в угоду интересам приевшихся старых проповедников.

Шульц-Наумбург был бородатым фанатиком, этаким тяжеловесным старорежимным тевтоном, одним из тех, кого Гитлер, без тени сомнений, считал истинным воплощением души германского народа.

- Вы, господин Штрассер, не имеете ни малейшего представления о том, что такое искусство. Нет ни старого, ни нового искусства. Существует только одно искусство - греко-нордическое, - взволнованно подчеркнул Гитлер. - В искусстве не может быть революций. Не бывает искусства итальянского, голландского или немецкого; говорить о готическом искусстве - это идиотизм. Все ценное в искусстве может быть только греко-нордическим.

Я ответил, что я, как непрофессионал в области искусства, считаю его выражением души народа и уверен, что оно подвергается разнообразным влияниям. Я обратил внимание Адольфа на искусство Древнего Китая и Египта.

- Ты проповедуешь затрепанный либерализм, - оказал в ответ на это Гитлер. - Я повторяю, никакого ненордического искусства не бывает. И китайцы, и египтяне не были монолитными народами. Все их шедевры создавались высшими слоями общества, принадлежавшими к нордической расе, в то время как большинство населения принадлежало к низшей расе.

Я стремился перевести разговор на политику, которая занимала меня куда больше. Когда Адольф увидел, что я никак не реагирую на его странные искусствоведческие теории, он, как я и надеялся, перешел к обсуждению статьи Бланка «Верность и предательство».

- Как вы можете защищать теории Бланка? - спросил он. - Его концепция верности, которая разграничивает Вождя (фюрера) и его Идею, подталкивает членов партии к неповиновению.

- Нет, - ответил я, - здесь не ставится вопрос о подрыве авторитета Вождя. Но для немецкого народа, свободного по своей природе и исповедующего протестантизм, врожденным является именно служение Идее. Идея божественна, по своему происхождению, в то время как человек - это всего лишь ее орудие, плоть, оживленная посредством Слова Божьего. Вождь призван служить Идее, и только Идее мы обязаны хранить верность. Ведь Вождь - всего-навсего человек, а человеку свойственно ошибаться.

- То, что ты говоришь, - полная чушь, - заметил Гитлер. - Ты хочешь дать членам партии право решать, остался ли фюрер верен так называемой Идее или нет. Это - самая мерзкая разновидность демократии, и мы не хотим иметь с этим ничего общего! Для нас Идея - это фюрер, и каждый член партии должен быть верен именно фюреру.

- Не совсем так, - ответил я, - то, что вы говорите, абсолютно верно по отношению к католической церкви, которая стала вдохновителем итальянского фашизма. Но я утверждаю, что для Германии именно Идея имеет решающее значение, а отдельная личность призвана решать вопрос, нет ли противоречий между Вождем и Идеей.

- По этому вопросу наши мнения расходятся, - резко произнес Гитлер. Он сел и начал нервно потирать колени, совершая все убыстряющиеся круговые движения. - Подобные высказывания ведут к развалу нашей организации, которая основывается на дисциплине. Я не могу позволить, чтобы какой-то психически больной бумагомаратель разрушил партию. Ты - бывший офицер, и ты знаешь, что твой брат подчиняется дисциплине, хотя далеко не всегда согласен со мной. Учись у него, как надо себя вести; он - замечательный человек.

Гитлер взял меня за руки, точно так же, как два года назад. Его голос был глухим от рыданий, а по щекам текли слезы.

- Дисциплина, господин Гитлер, это лишь способ сохранить единство уже существующей группы людей, но она не способна создать подобную группу. Не позволяйте низким льстецам и подхалимам, которые вас окружают, вводить себя в заблуждение.

- Я запрещаю тебе порочить моих друзей! - заорал Адольф.

- В конце концов, господин Гитлер, мы говорим как мужчины. Мы не на публичном митинге. Многие ли люди из вашего непосредственного окружения способны на самостоятельные суждения? Им не хватает ума, не говоря уже о характере. Даже мой брат был бы менее сговорчивым, если бы по характеру своей службы он не был бы финансово зависим от вас.

- Из уважения к твоему брату, - сказал Гитлер, - я готов протянуть тебе руку еще раз. Я несколько раз предлагал тебе интересную партийную работу. Ты вполне можешь занять пост руководителя моей пресс-службы. Переезжай в Мюнхен и работай под моим началом. У меня сложилось очень высокое мнение о твоем уме и таланте, и я прошу тебя отдать их на службу национал-социализму.

- Я могу принять это предложение - если при всем различии наших политических взглядов мы сможем найти точки соприкосновения, создать основу для соглашения, - ответил я. - Если же наше взаимопонимание будет носить поверхностный характер, то рано или поздно начнете думать, что я вас обманываю, а я - что вы обманываете меня. Если хотите, я готов провести месяц в Мюнхене, чтобы обсудить вопросы социализма и внешней политики с вами и с Розенбергом, враждебное отношение которого ко мне совершенно очевидно.