Хитрая злая лиса (СИ) - Марс Остин

Министр какое-то время шёл молча, потом задумался явно о другом и Вера предложила:

— Покажете пример, может быть?

Он кивнул и задумался, но процесс почему-то застопорился, министр молчал, с каждой минутой смущаясь всё сильнее, потом предложил окончательно растерянным тоном:

— Давайте вы ещё раз попробуете?

— Ладно, пойдём по классике.

Октябрь уж наступил — уж роща отряхает

Последние листы с нагих своих ветвей;

Дохнул осенний хлад — дорога промерзает.

Журча еще бежит за мельницу ручей,

Но пруд уже застыл; сосед мой поспешает

В отъезжие поля с охотою своей,

И страждут озими от бешеной забавы,

И будит лай собак уснувшие дубравы.**

— Мрачновато, но сойдёт, — всё ещё напряжённо сказал он, помолчал и спросил, явно заранее готовясь к худшему: — Продолжение есть?

Вера кивнула и продолжила читать, с выражением:

Теперь моя пора: я не люблю весны;

Скучна мне оттепель; вонь, грязь — весной я болен;

Кровь бродит; чувства, ум тоскою стеснены.

Суровою зимой я более доволен,

Люблю ее снега; в присутствии луны

Как легкий бег саней с подругой быстр и волен,

Когда под соболем, согрета и свежа,

Она вам руку жмет, пылая и дрожа!**

— Чёрт, Вера, нет! — он всё-таки схватился за голову, — никаких рук, здесь так не принято. Стихи — только про природу, цветы...

— Приведите пример, — невинно захлопала глазами она, ещё не понимая, в чём его проблема со стихами, но уже радостно готовая этим пользоваться в целях его смущения.

С примерами была явная напряжёнка, зато Вера вспомнила ещё один и стала читать, самым невинным и скромным тоном:

За вздохом утренним мороза,

Румянец уст приотворя,

Как странно улыбнулась роза

В день быстролетней сентября!

Перед порхающей синицей

В давно безлиственных кустах

Как дерзко выступать царицей

С приветом вешним на устах.

Расцвесть в надежде неуклонной —

С холодной разлучась грядой,

Прильнуть последней, опьяненной

К груди хозяйки молодой!***

— Да вы издеваетесь, — констатировал министр, Вера рассмеялась и хрипловато запела, шагая вприпрыжку в ритме вальса:

Осень, в небе жгут корабли.

Осень, мне бы прочь от земли.

Там, где в море тонет печаль,

Осень — тёмная даль.*

— Ну, в принципе, теперь он мне уже нравится, — вздохнул министр, начиная смеяться на грани злости и веселья, Вера резко стала ровно и изобразила предельную серьёзность:

— Ладно, я готова к компромиссу. Как только вы обрисуете техзадание. Начинайте.

— В общем... — он медленно глубоко вдохнул и стал перечислять: — Можно: описания природы, погоды, растений. Можно, но с осторожностью: насекомых и птиц. Вообще очень осторожно: животных, особенно оленей, лис и кошек — это, в некоторых случаях, указание на женщин с низкими моральными принципами. Не всегда, но лучше перестраховаться. Нельзя: болезни, раны, смерть; всё тяжёлое, жестокое, разрушительное; острые предметы, длинные предметы, предметы личные, типа расчёски или веера — там у каждой вещи свой смысл, вы не угадаете, там сам чёрт ногу сломит; чертей, кстати, дьявола, демонов, духов — всё потустороннее нельзя. И вообще не упоминайте вслух ни о каких телесных вещах, кроме еды и напитков, хотя их тоже не стоит — это всё неприлично. Людей тоже не желательно.

— А ещё никаких описаний пьяных подвигов общих знакомых, пейзажей после боя и странного поведения животных? — шёпотом уточнила Вера, министр послал ей долгий, очень укоризненный взгляд и мрачно прошипел:

— Виари тоже коза. Не зря вы с ней спелись.

Вера стала хихикать, министр смотрел на небо и дышал медленно, потом посмотрел на Веру и шёпотом поинтересовался:

— Вы решили окончательно похоронить мою самооценку, да?

— Я отвечу вам на этот вопрос, как только вы объясните, в каком месте ваша самооценка привязана к поэтическому таланту.

— Любая самооценка в империи привязана к поэтическому таланту, здесь поэзия — язык всего, любой образованный человек должен уметь составить стих на любую тему по щелчку пальцев, и любой человек может оценивать любого человека по трём строкам стиха, сочинённого на ходу. Я обязан это уметь, и у меня были все условия для того, чтобы научиться, но я оказался настолько бездарен, что мне они не помогли. Это, в том числе, причина того, что меня не любят в империи. Поверьте, я знаю, что это такое, когда вас не любят, и для вас я этого не хочу, а вы никак не осознаете, насколько это серьёзно.

— Ладно, я поняла, — закатила глаза Вера, глубоко вдохнула и скучающим тоном выдала:

Цветочек алый на рассвете,

Умыв росою лепесток,

Мечтал о новом знойном лете,

Печально глядя на восток.

А запад мыл грозою тучи,

И точно знал, что завтра всё,

И что последний тёплый лучик

Утиный клин на юг несёт.

— Нормально, — кивнул министр, — ещё есть этого автора?

— Это я только что придумала, — сочувственно поджала губы Вера, похлопала министра по руке и кивнула: — Не парьтесь, я справлюсь. Я просто дурачусь.

Он забрал руку и пошёл быстрее, Вера рассмеялась и догнала его вприпрыжку, заглянула в глаза:

— Что вам опять не нравится?

— Всё не нравится, — шутливо огрызнулся он, — не нравится, что забыл захватить лопату.

— Зачем?

— Самооценку откапывать.

Вера опять захихикала и взяла его под руку, успокаивающе сказала:

— Самооценка — не главное в жизни... Тьфу, поэзия — не главное в жизни! Я заговариваюсь уже с вами.

Он тихо рассмеялся и согласился:

— Не главное. Но важное.

— И какой из своих талантов вы бы променяли на поэзию?

— Хм, — он задумался, потом несерьёзно признался: — Никакой, мне все нужны. Хотя, есть один. Я великолепно играю на барабане. Самый бесполезный талант в мире. Отдам без жалости.

— Почему? Барабаны это круто.

— Не в империи. И не в Карне, и вообще нигде. Это не аристократический инструмент.

— А как он вам в руки попал тогда?

— В пустыне подарили. Под него идут, караваном, особенно если дорога тяжёлая, или сильный ветер — не поговорить. А ритмичные удары, во-первых, очень далеко слышно, по ним можно ориентироваться, и во-вторых, при некоторых... скажем так, усилиях. Или при должном умении, я так и не понял, или таланте... Этот звук вводит в состояние, похожее на медитацию. Дорога не так сильно утомляет. Человек вроде бы не спит, всё видит, всё понимает, но как будто отдыхает. И потом, вечером, когда устраиваются на ночлег, все бодры и энергичны. Можно всю ночь почти не спать, день идти под барабан, и потом вечером быть вполне в силе. Я так и не понял, как это работает, но эффект ощутил, и очень быстро научился. Не пригодилось ни разу.

— Ещё не вечер, — пожала плечами Вера, осматривая следующие ворота, к которым они всё это время шли по прямой. Министр посмотрел на ворота, потом на Веру, и мягко уточнил:

— Уже вечер.

Она рассмеялась:

— Это выражение такое. Означает «ничего ещё не закончилось». Вы проживёте долгую насыщенную жизнь, кто знает, что и когда вам пригодится.

— Вот уж вряд ли мне когда-нибудь пригодится умение водить караван по пустыне. Боги, надеюсь, что нет, — он выглядел всерьёз озабоченным такой перспективой, Вера опять начала хихикать, взяла его под руку поплотнее и сказала:

— Расскажите лучше про дворец. Нам сейчас куда?

Он осмотрелся, как будто сам не заметил, как сюда попал, провёл Веру через ворота к очередной бесконечной площади и кивнул вправо, в сторону арки между казармами:

— Нам туда, там парк. И давайте не будем больше сегодня о поэзии, если вам не сложно.