Рассказы - Лазарь Осипович Кармен

неба, сдерживаемая как бы сверхъестественной силой и готовая каждую секунду ринуться вниз, на забубённые головы дикарей.

— Ух, как бы не сорвалось! Задавит! — поделился озабоченно парень со своим соседом-дикарем, которого звали Барином.

— Так что ж? Задавит! — ответил тот с поразительным равнодушием.

— Что рот разинул, галок ловишь?! — крикнул на парня старый дикарь. — На крюк! Будешь бочки катать!

Парень машинально взял крюк и подвинулся к Барину.

Барин почему-то понравился ему сразу. Ему нравилось его спокойствие и то, что он не принимал участия в травле против него.

Барин не был похож на прочих. Вместо лохмотьев на нем висел целый, хотя и пятнистый, пиджак, а на голове крепко сидела дворянская фуражка с красным околышем, и лицо у него было совсем благородное, и все движения — нагнется ли он, шагнет ли, потреплет ли черную с проседью бороду — мягки и изящны.

— Вира помалу, милый мой! — запели наверху.

Восьмидесятипудовая лавина вздрогнула, закачалась грузным маятником и скользнула вниз, увлекая и вытягивая за собой шкентель.

— Стоп!

Парень с любопытством оглянул свалившиеся пятнадцатипудовые бочки.

Бочки мигом были разобраны, и за ними пошли другие, третьи.

Они падали долго. Потом стали падать объемистые тюки с хлопком, мешки с изюмом, ящики со свечами. И все это быстро откатывалось и спроваживалось дикарями и банабаками в отдаленные уголки жадного, ненасытного трюма.

Парень сперва диву давался всему. Разглядывал и нащипывал груз, прислушивался к шуму и к грохоту. Все для него, мало видавшего деревенского парня, было ново. Но скоро он перестал дивиться.

Окружающая горячка захватила его, и он энергично взялся за работу. Парень работал лицом к лицу с Барином за троих, проявляя чудеса своей истинно богатырской силы.

Каждый тюк и бочка приобретали в его руках необычайную легкость, и он частенько справлялся с ними сам, отстраняя Барина.

— Ну, брат, и сила же у тебя! — заметил ему Барин.

— Ничего, — осклабился он.

Настал полдень. Грянула пушка, и вместе с выстрелом оборвался хаотический дикий концерт — грохот железа, возгласы банабаков, громыхание десятков паровых кранов и пароходные свистки, от которых трепетала пристань. В порту наступил «штиль».

— Снедать, снедать! — послышалось теперь в трюме, и дикари, побросав крючья, устремились по лямкам наверх, для того, чтобы разбрестись по харчевням.

Шкентель вместе с двумя тюками хлопков, как завороженный, повис над трюмом.

Барин дал знак парню, возившемуся с бочкой, «отставить», и сам, бросив крюк, занялся приготовлением к завтраку. Он достал из кармана сюртука громадный зеленый огурец, пару помидоров, рыбу, водку и все это разложил на рогожу.

Парень, весь красный и потный, жадно следил за каждым движением Барина и бросал на съедобное плотоядные взгляды.

— Садись! — лаконически пригласил тот парня.

Парень не ждал вторичного приглашения и подсел к рогоже.

— Пей! — И Барин поднес ему бутылку.

Парень отпил немного.

— А теперь жри!

Парень только и ждал разрешения и стремительно набросился на съедобное. Он ел с треском и звонко чавкая. Барин же, напротив, ел вяло. Он больше наблюдал за парнем.

— А трескаешь ты шибко, как свое! — улыбнулся он.

Парень перестал и побурел. От этого замечания кусок огурца застрял у него в горле.

— Да ну, ешь! Я ведь так, для красного словца! Ешь! — засуетился Барин.

Барин произнес эти слова так отечески тепло и ласково, что парень примирился, просиял и стал опять уписывать.

Пока он уписывал, Барин не спеша достал из кармана огрызок сигары, должно быть, подобранный на улице, закурил и растянулся.

— Долго не ел? — спросил он спокойно, разжигая сигару и пуская правильные колечки дыма.

— Два дня! — последовал ответ.

— Здоррово… Какой губернии?

— Тульской… Аржаной…

— А звать тебя?

— Ефремом.

— Ефре-ем, Ефре-ем!.. — запел Барин и насмешливо уставился на парня. — А похож на волка! Ишь! Как глаза лупит и зубы скалит!..

— Гы-и! — гигнул парень.

— Волк, ей-богу, волк! Слышишь?!. Ты не Ефрем, а волк! Ха-ха-ха! — И Барин разразился неприятным смехом.

Ефрем, желая подслужиться, тоже рассмеялся.

Барин докурил сигару, выплюнул окурок и серьезно спросил:

— Недород у вас, что ли?

— Всего…

Ефрем сдвинул брови и нахмурился.

— Ты давно из деревни?

— Месяц будя.

— Мать есть?

— Есть.

— И отец?

— И отец.

— А как попал сюда?

— Попал как?… До Ельца с володимирскими столярами по машинке ехал. Спасибо им, поддержали. Потом полотнил пешим, по шпалам. Дорогой выручили свои же, православные. Зайдешь в деревню, тебя накормят и спать уложат. Так маялся, пока до самой этой Одессы не добрался. Остановился я на околице и спрашиваю городового: «Где тут, земляк, работу достать можно?!» — «Ступай в порт!» — «А где этот порт?» Показал. Я сюда. Место, знаешь, незнакомое и люди тоже. Насилу упросился, чтобы на работу взяли… Ей-богу! Ну и злой же народ тут. Разбойники. Веришь? Бить хотели!

— Кто бить хотел?

— Да эти голоштанники! «Чего, хлеб, — обступили они, — отбивать пришел?! Ах ты, такой-сякой, цинготный!»

Парень возвысил голос:

— Ишь, хлеб отбивать. Да чей он, хлеб-то? Кто его сеял? Кто землю орал, кто хлеб косил, в скирды складывал и молотил?

— Так-так! — закивал одобрительно головой Барин. Ефрем, польщенный его одобрением, слабо улыбнулся и добавил:

— Я что! Косарь! Мне бы только поддержаться малость. Наша степь ведь что скатерть. Ни травы, ни былинушки. Поддержусь и назад домой, марш! Вот крест! Не останусь тут… Ну их… Хлеб отбивать… Ишь!..

Глаза у Барина заблистали.

Он подполз близко к Ефрему и взволнованно спросил:

— Верно говоришь?!

— Верно.

— Так и следует! Поддержись малость и назад! Без оглядки! Не то пропадешь в городе. Смолотит. Мужику не след бросать земли.

— Не след? — удивился Ефрем. — А если земли мало?

— Старая песня! — нахмурился Барин. — Знаем вас. Сам помещиком был.

— Ты? — удивился Ефрем.

— Я!.. Чего буркалы выпучил?! У меня полторы тысячи десятин чернозему было да завод конский. Ну, да это не твое дело… Ты говоришь, земли мало? Зато земли у помещика. Работай ему и жить будешь.

Парень усмехнулся и спросил:

— За пятишницу, что ли?

— А пятишницы мало? — вспылил Барин.

— Мало, себе дороже стоит!

— Четвертную, стало быть, вам?

— Коли ваша милость! — чуть слышно засмеялся парень и показал крепкие, белые зубы.

— Дурак!

— Чего ругаешься? — заметил сквозь смех Ефрем. — Мы с тобой теперь равные.

— Равные, равные! — передразнил Барин. — Ах вы! Сироты казанские! Все жалуетесь — тяжело. А помещику не тяжело!? Ну, да бог с тобой!.. Что это у тебя?! — спросил он после усталым и примиренным голосом и указал на его котомку.

— Тальянка.

— Сыграй.

Парень потянулся к котомке, вынул тальянку и заиграл монотонный, но бойкий тульский мотив.

Звуки горохом рассыпались по всему трюму.

— Пой, — сказал