Мэри Поппинс для квартета (СИ) - Тур Тереза

— Для начала. Я запланировала поездку на море.

— Бали? Или что-то экзотичнее?

— Прасковеевка.

— Это, прости господи, где?

— Это там где, между прочим, одна из дач президента на Черном море. Родную страну надо знать.

— Я как-то больше по Карелии и Северу, — признался Томбасов. — Вот к Кавказу равнодушен.

— А мы с дочерью — нет. Так что завтра мы выезжаем в Тверь за машиной, а потом погоним на юг.

Олег скривился:

— А можно меньшей экзотикой обойтись? И меньшей головной болью для Петра Ивановича. И охраны.

— Олег. Я сяду за руль. И поеду в отпуск.

— Олеся. — Он прижал меня к себе. — Пожалуйста. Давай с шофером. И только с ним.

— Ты… — я грустно посмотрела на него. Вот что с ним договариваться. Любовью заниматься упоительно — и спорить бессмысленно. А вот все остальное.

— Понимаешь…

Тут я поняла, что его пробрала дрожь. Хотела подняться, чтобы принести ему одежду из прихожей. Или одеяло, но он не отпустил. Прижал к себе так

— Я просто не переживу такого еще раз. Не смогу. Просто не стану. Мы жили на два города. Она — в Москве, возилась со своими певцами. Я — в то в Питере, то по Северо-Западу, там основные интересы. И мы мотались бесконечно по дороге. Зимой, летом — не важно. Она заснула за рулем. Олеся. Пожалуйста. Не надо.

И тут я поняла, о чем он. Обняла его:

— Твои предложения.

— Остров. Или…

— Неделя высокой моды в Париже, — вспомнила я Самуила Абрамовича.

— А что плохого-то?

— Ничего. Но, во-первых, у меня нет загранпаспорта.

Он взглянул на меня как неискушенный турист, в первый раз увидевший в Париже Эйфелеву башню.

— Да-да. Представь себе. А во-вторых, я хочу в заповедник пицундской сосны.

— Зачем.

— Надышаться. Дойти до скалы «Парус», залезть ка склон и обняться с моей самой любимой сосной.

— Охо-хо. Ладно. Я к тебе смогу вырваться на пару дней, не больше. — тяжко вздохнул Олег. — Дом забронирую сам.

— Договорились.

Тут мысли его — да и руки вместе с остальными частями тела приняли совершенно непристойное направление. И главное, настолько притягательно, настолько соблазнительно, что я просто запылала в его руках.

— Олеся! — прошептал он.

И тут, словно в ответ, под окном грянуло дружное:

— Олеся! Олеся! Олесяяяяяя!!!

— Убью, — зарычал Томбасов.

— Не думай даже, — возмутилась я. — Это мой квартет.

— Я тебя уволил.

— Олег Викторович!

— Я не твой работодатель. И у нас не служебный роман.

— Да ты что? — я скатилась с его колен и стала судорожно искать одежду, подгоняемая хорошим пением а капелла под окном. — А какой?

— Я еще не понял. Но очень серьезный.

— Угу. — Я натянула джинсы и футболку, посмотрела на Олега. — Томбасоооов!

— А?

Я подняла брюки и кинула в него:

— Оденься.

— Хорошо. — Он не торопясь отправился в прихожую, недовольно покачивая головой. Потом какая-то идея пришла ему в голову, он коварно улыбнулся. — Может, ты откроешь окошко и пообщаешься с народом?

Народ тем временем, старался. Я дождалась последнего припева. Ну, и заодно одетого Томбасова. А говорят, женщины капуши! И наконец распахнула окно.

— Олесяяяяяяяяяя!!!

Радостно закончил пение квартет «Крещендо». Раздались бурные аплодисменты наших бабушек, что, как один высыпали во двор.

— Добрый вечер! — радостно поприветствовал нас всех Артур, вспомнив, что концерты обычно ведет он. Бабушки ответили ему одобрительно.

— Добрый, — протянула я. Не сказать, чтобы довольно. — А можно было… вот без этого шапито, а?

В ответ эти клоуны затянули про Вологду-гду… Вот правильно меня Олег уволил, ну их, этих принцев цирка. Народ разразился бурными овациями. Поубиваю всех.

Я сообщила об этом солистам, как только они замолчали.

— Олесь, ну что ты злишься, — возмутилась наша вечно недовольная соседка сверху, сейчас же она была с совершенно счастливой улыбкой. — Поют мальчики замечательно.

— Хорошо! — поддержали ее остальные жители нашего дома. Кто-то проворчал про то, что всяко лучше, чем скандал из нашей квартиры слушать.

— Пусть поют! Просим!

Все посмотрели на Льва, тот дал отмашку. И…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Кружит земля, как в детстве карусееель…

Ребята перестали прикалываться. И запели серьезно:

— Сотни лет и день, и ночь вращается

Карусель Земля.

Сотни лет все ветры возвращаются

На круги своя…

Вот магия все-таки есть. По крайней мере, в этих голосах, что уносили вдаль, она точно была. Она окутывала наши желтые старые двухэтажки, дворик с палисадниками, звала куда-то в счастье, заставляя верить, что оно есть.

Я замерла. Весь двор, что высыпал послушать этих четверых, замер. Как и Томбасов у меня за спиной.

— Олеся, возвращайся, а! — воскликнули они хором, как только допели.

— Олеся, — поддержал их весь двор, который был совершенно не в курсе, ни кто это, ни что им по большому счету от меня надо. — Вернись!

Я только молчала. Надо было просто позвать их в квартиру, сказать, что вот так, песнями и шоу, эти вопросы не решаются. Но я стояла, вытирала слезы и только кивала. Конечно, вернусь. Как можно иначе.

эпилог

Я хочу быть высокой сосною.

Чтобы жизнь не прошла впопыхах.

Чтоб знакомый орел надо мною,

Ежедневно парил в облаках. (С) Иващенко. Васильев

— Ура! — заорала Маша, стоило ей увидеть квартет, который явился за нами в Вологду. И это она еще не знает, что я подписала с ними трудовой договор. Томбасов фырчал недовольно, его больше бы устроило, если бы музыканты, которых он выпустил на волю, обошлись без моего участия в их творческой судьбе. А то как же! Это еще господину бизнесмену я еще не сказала, что намерена выпустить свой девятый класс.

Но гораздо больше меня беспокоило то, что Маше нужно будет сообщить, что Виталика определили в клинику. Потому что с его игровой зависимостью надо хотя бы попытаться что-то сделать.

Я пообещала, что скажу об этом завтра.

Дочь приехавшим обрадовалась как родным. На Томбасова, правда, посматривала с удивлением. Леву так вообще оттащила в сторону и что-то они стали обсуждать, одинаково опасливо косясь на меня — я кажется, поняла, с кем она старательно переписывалась на своем чудо-телефоне. Не дочь, а просто замечательнейший из сотрудников!

Мама же, оглядев квартирку, что разом стала крошечной — ну, конечно, кроме меня, ее и кошки — еще пятеро здоровенных мужиков. Она вздохнула и хотела было устроить скандал, но… к ней подскочили Иван и Сергей — я так понимаю, роль самых благонадежных и приличных выпало играть им, и стали ей рассказывать, какая я замечательная. Как они рады со мной сотрудничать. И какой прекрасный контракт они со мной заключили.

Томбасов попробовал было снова возразить, но споткнулся о мой насмешливый взгляд. Вздохнул. И — я так поняла — что-то задумал.

Ночь стремительно вступала в свои права. И я даже не хотела задумываться над тем, где мы все будем размещаться. Томбасов посмотрел на все это, взял меня за руку и сообщил, что мы уезжаем в гостиницу.

— Маша? — спросил он у дочери.

— Я останусь с бабушкой, — сказала она.

Я кивнула. Мама выглядела совершенно несчастной.

— Олег, — попросила я его.

И мы остались с мамой наедине.

— Я думала, ты будешь счастлива, если все вернуть как есть, — проговорила она. — Виталик звонил, просил помочь, он хотел помириться.

— Мам, если что — надо спрашивать, чего хочу я сама.

— А ты сама знаешь, чего хочешь, — рассмеялась мама. — Влетела в дом после Москвы: бледная, глаза горят, вся в слезах. Молчишь. И понимай, как знаешь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мы вышли во двор, где тоже было тесно.

— Любите ли вы русскую народную песню, — спрашивал у Левы Самуил Абрамович, как-то хищно поглядывая на музыкантов. — Как люблю ее я. И есть ли у вас косоворотки?