Что мы делаем в постели: Горизонтальная история человечества - Фейган Брайан

Строительство перегородок

Еще в XVI веке обычной формой жилища были дома с одним большим пространством, которые отапливались очагом с центральной каминной трубой из кирпича: это позволяло людям согреваться и поддерживать тепло внутри помещения. Один из таких домов был построен в Ньюпорте (штат Род-Айленд) в 1732 году. Он принадлежал дяде нашего редактора, Билла Фрухта, который вспоминал, что в доме было семь комнат на двух этажах, каждая со своим камином, соединенным с центральной каминной трубой – она-то и была сердцевиной дома. У обеспеченных людей могли быть отдельные комнаты в доме или даже отдельные дома, но удобнее и теплее было в том случае, если все хозяйство, включая слуг, располагалось в одном помещении. Возможности уединения по-прежнему были минимальны. Вспомним показания слуги итальянского маркиза Альбергати Капачелли, который служил своему господину одиннадцать лет. Когда в 1751 году жена его господина обратилась в суд и потребовала расторжения брака на основании половой несостоятельности мужа, слуга как свидетель заявил, что «три или четыре раза видел, как упомянутый маркиз вставал с постели с превосходной эрекцией мужского полового органа»{154}.

Кровать в эпоху Капачелли была местом, где можно было отдохнуть и почитать – но почти наверняка в той или иной компании. Как мы любим собираться за одним столом, так раньше любили собираться в одной кровати, и гости могли провести ночь в постели с хозяином или всей его семьей. Любая постель, как и королевское ложе, была местом вполне общественным. Односпальные кровати впервые стали широко использоваться в больницах, но и там пациенты долгое время спали в одной кровати далеко не по одному, в особенности дети, которые лежали в страшной тесноте, независимо от состояния их здоровья. В этих условиях заразные болезни распространялись как лесной пожар.

Ценности ограниченного семейного круга и стремление к приватности впервые начали приобретать популярность в конце XVIII века. Мужские сборища к тому времени переместились за пределы дома – в клубы и кофейни, таверны и винные лавки, в то время как (респектабельные) женщины оставались в тени. Комбинация целого ряда мощных факторов превращала дом в убежище и место для восстановления сил в стремительно меняющемся, все более напряженном мире. Этому способствовало и усиление евангельского христианства с его верой в способность семьи благотворно влиять на всех ее членов и на общество в целом. Дом христианина становился микрокосмом любви и великодушия в ответ на все более суровый и безжалостный мир, связанный с рабочим местом. Мужчины возвращались домой в поисках гармоничной среды, любви и покоя. Эта идея настолько окрепла, что, отделившись от своих христианских корней, вскоре стала и светской нормой.

Промышленная революция превратила большинство европейцев в горожан. В 1800 году только 20 % населения Великобритании проживало в городах. Столетие спустя эта цифра достигала уже почти 80 %, и Лондон с его более чем четырьмя миллионами жителей стал самым большим городом в мире. Большинство маленьких домов с террасами, которые и сейчас то и дело попадаются в городе, было построено в 1900 году. Эти дома были попыткой отделиться от других и создать свой островок покоя среди все возрастающей городской толчеи и суеты. В Париже происходило то же самое. Несмотря на стремительную и хаотичную урбанизацию, в 1900 году примерно две трети всех работающих во Франции трудились дома. Сегодня почти все европейцы трудятся вне дома.

Рабочее место изменилось коренным образом: как правило, это была фабрика или завод с фиксированным рабочим днем и строгой трудовой дисциплиной{155}. Дифференциация дома и места работы повлияла на образ жизни как фабричных рабочих, так и высококвалифицированных профессионалов. Врачи, которые прежде обустраивали кабинеты для консультаций у себя дома, теперь для приема больных имели отдельные помещения. Женщины, которые раньше помогали своим мужьям-лавочникам за прилавком или вели счета, теперь были отделены от бизнеса и полностью сосредоточились на домашних делах. Жены превратились в домохозяек.

В течение XIX века многие люди стали переезжать в пригороды, продолжая работать в центре города. Это становилось философией – до такой степени, что работающий человек часто как будто раздваивался: один на рабочем месте, другой дома – две жизни, две совершенно разные личности. Популярная брошюра о самопомощи, написанная в 1908 году Арнольдом Беннетом и оптимистично озаглавленная «Как прожить на двадцать четыре часа в день» (How to live on twenty-four hours a day), делает акцент именно на этой раздвоенности. Беннет утверждал, что среднестатистический человек не принадлежит себе в течение рабочего дня и только в остальное время может по-настоящему жить. Его главная рекомендация – читать античных философов, а не тратить время на газеты. Отец искусствоведа и писателя Джона Рёскина подчеркивал контраст между cеростью общества и «кругом моей собственной огненной ипостаси, с моей любимой, сидящей напротив и озаряющей все вокруг, и моим самым необыкновенным мальчиком»{156}. Это разделение элементов жизни продолжалось и внутри дома. Больше не было многоцелевых комнат, где мебель по необходимости передвигали с места на место. (Слово «мебель» произошло от фр. meuble, что, собственно, и означает «движимый».) Теперь у каждой комнаты было свое назначение как в социальном плане, так и с точки зрения иерархии между работодателем и слугой. Впервые спальни в нашем обычном понимании стали обычным делом.

Отдельные спальни

К XIX веку в богатых домах Запада стало принято спать в отдельных спальнях. Слуги больше не спали по обыкновению вместе с семьей и не ютились скопом в залах или на кухнях. Каждый имел свое место для сна. В домашнем царстве женщина была, говоря языком Викторианской эпохи, «ангелом-хранителем семейного счастья». Она управляла хозяйством, хотя это право было даровано ей властью мужа. Нигде эта идея не проявлялась так отчетливо, как в спальне среднего класса. Если когда-то одно помещение могло использоваться и как спальня, и как гостиная, то новое положение вещей исключало такое совмещение: теперь в спальной комнате спали, а в гостиной проводили время, туда приглашали друзей и т. д. Человек Викторианской эпохи был убежден, что чем больше разных комнат в доме, тем лучше. Это означало, что у жены и мужа могли быть отдельные, возможно, соединенные между собой спальни, каждая с примыкающей гардеробной. Хозяйка такого дома могла укрыться в своем личном будуаре, чтобы и его использовать по назначению (слово «будуар» происходит от фр. bouder – «дуться, сердиться»).

В 1875 году журнал Architect опубликовал авторитетное эссе, в котором утверждалось, что спальни предназначены только для сна. Любое другое использование этого помещения вредно, аморально и противоречит принципу, что каждый важный аспект жизни требует отдельного пространства. Но дело не только в том, что совместный сон был признан аморальным: требование, что даже в самом маленьком городском доме должно быть две спальни – одна для родителей и одна для детей, было продиктовано в том числе и соображениями профилактики заболеваний. В XIX веке, с его взрывным ростом городского населения, существенно усилились риски для общественного здоровья. Многие все еще верили, что болезни возникают самопроизвольно из скверного воздуха или жидкостей, и неподвижное тело спящего в этом смысле вызывало особенную тревогу. Доктор Бенджамин Уорд Ричардсон в 1880 году не рекомендовал взрослым спать со своими детьми, чтобы не высасывать «жизненное тепло» из потомства.

Популярность отдельных комнат вносила свой вклад в развитие торговли в мире, который все больше коммерциализировался. Массовое производство и продажа товаров для детей, в том числе игрушек и мебели, начались именно в викторианский период. Ориентация на подрастающее поколение как потенциального потребителя возникла сравнительно недавно. Даже такая кажущаяся извечной условность, как использование голубых игрушек, одежды, мебели для мальчиков и розовых – для девочек (что вынуждает родителей покупать вдвое больше вещей), закрепилась только после Второй мировой войны. Так, в рекламной публикации 1918 года говорилось: «Общепринятое правило таково: розовый цвет – для мальчиков, а голубой – для девочек. Дело в том, что розовый цвет, как более сильный и насыщенный, больше подходит мальчикам, в то время как голубой, более нежный и деликатный, милее выглядит на девочках»{157}.