Что мы делаем в постели: Горизонтальная история человечества - Фейган Брайан

В доисторические времена насущные потребности в тепле и защите практически исключали уединение. Люди лежали близко друг к другу и к очагу. По всей вероятности, дети видели, как их родители занимались сексом. В классическом отчете британского антрополога Бронислава Малиновского о сексуальной жизни обитателей Тробрианских островов в 1929 году отмечалось, что взрослые не принимают никаких специальных мер, чтобы оградить детей от зрелища своей половой жизни{150}. Они просто делали им замечание, если те смотрели в упор, и требовали прикрыть головы циновкой. С другой стороны, секс в традиционных аграрных обществах и среди охотников-собирателей часто происходил вне спальных мест, там, где не было зрителей и, возможно, было больше свободы действий. Так или иначе, для людей, живших в суровых климатических условиях или в окружении опасных хищников, отсутствие уединения было невысокой платой за выживание. Среди коренных народов Арктики искать уединения вне жилища считалось очень опасным, даже глупым.

Никто не знает, где и когда идея приватности начала обретать привычные для нас вес и форму. Возможно, ее возникновение связано с увеличением имущественного разрыва между правителями, знатью и всеми остальными. Древние египетские фараоны и видные сановники спали на приподнятых кроватях, в то время как все остальные укладывались на циновках или на земле. Древние афиняне были хороши в архитектурной геометрии и иногда проектировали дома так, чтобы обеспечить максимальное проникновение света при минимальной доступности для любопытных глаз. Даже римское слово privatus (от которого и произошло наше прилагательное «приватный») обычно употреблялось просто для обозначения гражданина без особого общественного статуса, а глагол privo означал «я лишаю, отнимаю», но также и «я освобождаю, выпускаю на волю».

Тогда, как и сегодня, понятие приватности воспринималось противоречиво. Некоторые ученые мужи, как Сократ, не одобряли людей, сторонившихся общества во имя уединения. Говорят, что об этой форме одиночества он заметил: «Такому человеку по праву никогда не снискать ни заслуженной чести, ни должности», ни даже справедливости. Гораздо менее эгалитарные римляне охотно демонстрировали свое богатство – будь то роскошные сельские виллы, замысловатые рыбные пруды или городские дома. Резиденции богатых людей часто были фактически музеями для любопытных. Плиний Старший в 77 году писал о судьбе богачей, что «[великое богатство] …не позволяет ничему быть скрытым, ничему быть спрятанным; [открывает] …их спальни, их интимные убежища …и выставляет на обсуждение все их великие секреты»{151}. На самом деле во многих больших римских домах не было определенных комнат для сна, а были переносные кровати, которые можно было перемещать из одной свободной комнаты в другую.

Римляне ничего не скрывали в своих общественных банях, а примыкающие к ним отхожие места были пространствами совместного пользования, где люди сидели бок о бок, и археологи лишь изредка находят намеки на какие-либо перегородки. Чтобы справить нужду, римляне садились на скамьи с проделанными в них округлыми отверстиями, а затем вытирались тряпками или общими губками на палках, поддерживая при этом непринужденную беседу. Эти туалеты были довольно обычным местом для общения и встреч. При всей демонстративной роскоши, в которой купались привилегированные сословия, большинство римских горожан жили в переполненных, часто построенных на скорую руку помещениях, где об уединении и речи быть не могло – и мало кого это волновало. Секс с проститутками был (для мужчин) не секретом, а открытым источником удовольствия. Взглянем на граффити в Помпеях: «Бани, вино и секс развращают наши тела, но только бани, вино и секс делают жизнь чем-то стоящим»{152}. Конфиденциальность не была приоритетом и в остальном мире. Китайские каны, покрытые циновками отапливаемые каменные платформы, которые появились еще в 5000 году до н. э., были отнюдь не частными спальнями, а местами, где спали, ели и общались несколько человек. К 1000 году до н. э. люди потихоньку стали перебираться с пола на кровати. Искусно украшенные резьбой и позолотой спальни богачей – скорее витрина для демонстрации обстановки, нежели убежище, – становились помещениями, где можно было и спать, и принимать гостей. В некоторых имелись места для хранения одежды.

Однако была одна сфера человеческой жизни, где, возможно, всегда превалировали тайна и замкнутость, – религия. Как археологи, мы видим стремление создавать изолированные пространства почти в каждой религиозной системе: от структуры йеменских храмов железного века с их трехчастным членением пространства и святилищами, всегда скрытыми в глубине, до тайных обрядов мумификации у египетских жрецов и великого пещерного искусства ледникового периода, погребенного в самых недоступных недрах под землей. Вместе с тайной приходит власть и иллюзия божественного вмешательства. Христианство было одним из самых мощных катализаторов развития западной версии приватности. Затворничество – в подражание эпохальным сорока дням, проведенным Иисусом в пустыне, – оказалось одним из центральных принципов христианской идеи. Видя во всем приметы бренности и греховности этого мира, где зло рассеяно повсюду, самые благочестивые удалялись от общества людей и даже от монашеских общин, чтобы размышлять о Боге и человеческом существовании вдали от мирской суеты. Христианский монах IV века святой Антоний Египетский заметил, что «как рыбе необходимо пребывать в воде, так и мы должны спешить в свою келью, дабы, задержавшись в миру, не забыть о внутреннем бдении». Пост и аскеза входили в моду. В самой экстремальной форме их практиковали египетские отшельники, жившие в отдаленных пещерах посреди пустыни. Другой апологет аскетизма, современник святого Антония Иоанн Кассиан, описывал свою суровую диету, состоящую из сухарей, капель масла и лишь порой овощей или мелкой рыбы. По оценкам одного современного исследователя, эта диета давала около 930 килокалорий в день. «Чем больше истощается тело, – писал Кассиан, – тем больше растет душа». Если бы отцы-пустынники строго следовали своей диете на грани голода, то достигли бы «полного просветления» примерно через шесть месяцев. Их одиночество было не поисками уединения как такового, а формой искупления страданий Христа на кресте. Как мы уже говорили, ни в латыни, ни в языках Средневековья мы не находим слова, обозначающего приватность. Существовало, однако, privatio в значении «лишение»{153}. И кстати, королева Елизавета I, похоже, очень дорожила своим личным пространством (англ. privy, а это слово происходит от старофранцузского privé – «приятное и укромное место»). Скорее, понятие приватности приобрело современные оттенки значения в эпоху Возрождения, с тех пор как постановление IV Латеранского собора, Вселенского собора 1215 года, сделало исповедь обязательной для всех. С этой точки зрения признание своих грехов есть проявление внутренней нравственности, прийти к их осознанию можно путем рефлексии, а раскрыть – только во время тайной исповеди. Чтение поощрялось, особенно после того, как появление печатного станка произвело революцию в обучении, сделав его более доступным. Возможность персонального выбора текстов для чтения способствовала индивидуализации во всей Европе. Религиозные группы, например голландские «братья общей жизни», публиковали популярные религиозные тексты, пропагандирующие преданность Христу. Их учение призывало художников, поэтов и богословов отказаться от мирских соблазнов и обратить свои сердца к Богу. Картезианские монахи имели отдельные кельи и соблюдали обет молчания, поощрявший благочестивые размышления. Нравственная регуляция постепенно становилась для человека вопросом персональной ответственности, все более приватной и одинокой работой.