Полуброненосный фрегат “Память Азова” (1885-1925) - Рафаил Мельников

Стрельба продолжалась достаточно долго, и с “Памяти Азова” было видно все разгоравшееся зарево большого пожара. Находившиеся в Южной гавани тральщики обстреливали артиллерийским огнем город. Вслед за вошедшими тральщиками пришел германский броненосец “Беовульф”, ставший с застопоренными машинами в Северной гавани и произведший 5 выстрелов по Сэрнесу.

Вечером 12-го и в ночь на 13 апреля части германских войск высаживались в Сандвике, и на Скатуддене; высажена была пехота, морская пехота и десанты с судов флота.

Во время обстрела города снаряды начали падать в Северной гавани вблизи наших судов; одна шрапнель разорвалась над буксиром, стоявшим у борта “Памяти Азова”, другая у самого борта; об этом мною было дано радио германскому адмиралу, вскоре обстрел прекратился. Утром 14 апреля были еще слышны выстрелы в Сэрнесе. На внутренний рейд вошли и стали на якорь германские дредноуты “Вестфален” под флагом адмирала Майера и “Позен”. Русское население почти не пострадало — убит случайно пулей на “Лаве” доктор Кистяковский, кроме того, убито и ранено несколько матросов на судах в Южной гавани, число их и фамилии установить не удалось. Среди русского гражданского населения, насколько известно, нет ни раненых, ни убитых.

13-го после полудня ко мне на “Память Азова” прибыли от германского адмирала капитан-лейтенант Клип и капитан-лейтенант Вольф. Капитан- лейтенант Клип сообщил: 1) что германское морское командование будет стоять на точке зрения Гангэудского договора, 2) просил прислать списки всех судов, находящихся под моим командованием. Мне ими был задан вопрос о том, разоружены ли наши суда и где находятся замки от орудий. Сообщил, что все выполнено и что замки на “Мете”, стоящей на рейде. Офицеры и команда должны находиться на кораблях и права свободного хождения по городу не имеют, что вызывается желанием избежать всяких недоразумений и не прекратившимися еще боевыми действиями. В заключение капитан-лейтенант Клип сказал, что все переговоры с нами поручено вести капитан-лейтенанту Вольфу, в ответ на это я указал, что от нас будет капитан 2-го ранга Сахаров.

Капитан-лейтенант Вольф заявил, что германское командование требует, чтобы все наши корабли были поставлены на рейде; у стенки разрешено стоять только “Памяти Азова”. Работа всех радиостанций должна быть прекращена, исключая станции “Памяти Азова”, которой для работы представлялось 2 часа в сутки.

В этот и последующие дни белогвардейцами производились захваты наших судов, главным образом, буксиров и тральщиков, причем это выполнялось самым бесцеремонным образом: команды буксиров выгонялись и вся провизия отбиралась. Взятое немцами у Красной гвардии сторожевое судно “Голубь”, строившееся для русского флота, ходит под германским флагом и с германской командой. В городе и на кораблях производились германскими и финляндскими войсками аресты русских офицеров и матросов под самыми нелепыми предлогами…

… На следующий день в 9 час. утра на “Память Азова” явился лейтенант Роос и заявил мне, что финляндское правительство решило взять тральщики силой. С утра этого же дня на тральщики были поставлены караулы белой гвардии и командам тральщиков было дано 5 минут чтобы взять свои вещи и оставить корабли…

Старший морской начальник Зеленой 2-й

Начальник штаба Л. Сахаров

Комиссар флота Жемчужный

Кронштадт. 1918 г

Мичман А. Гефтер

Кронштадт лежал в полутьме, когда пароход из Петербурга причалил к пристани. Все как в сказочном спящем царстве! Все замерло и, будучи не в силах очнуться от летаргического сна, молчаливо переходило в небытие, умирало без сопротивления.

Нервы у меня сильно разыгрались. Да и не мудрено. В стихах и с прочих газетных столбцов в прозе, взывали к мщению за смерть Урицкого.

Далеко впереди, там, где стояли корабли, слабой звездочкой светился фонарь. В этом месте было особенно жутко. На темно-сером ночном небе вырисовывался высокий и стройный силуэт старого корабля, крейсера “Память Азова”. Раньше он ходил и под парусами, и поэтому мачты его, по сравнению с нынешними, были необычайно высоки. Когда покойный Государь был еще Наследником, он совершал на этом корабле кругосветное плавание.

Сейчас “Память Азова” напоминал своим обликом старого родовитого вельможу, впавшего в ужасную нищету. Он был грязен, некрашен, исцарапан во время последнего, совершенно невероятного перехода, через ледяные поля из Гельсингфорса в Кронштадт. Свет получали с берега, чтобы не тратить угля на освещение, и теперь, вероятно, контакт был прерван, так как на корабле царила абсолютная темнота. Чтобы пробраться на “Азов”, надо было спуститься на стоявший рядом “Сибирский Стрелок”, недавно еще блестящий представитель одного из славных дивизионов миноносцев.

Он стоял теперь с развороченным льдами носом и снятыми по случаю долговременного ремонта трубами. Его песня, как и “Памяти Азова”, была окончательно спета.

Через стоявшую рядом баржу, по наскоро сколоченному из нестроганного дерева трапу, я поднялся на борт “Памяти Азова”, на котором был вахтенным начальником. С верхней палубы хорошо был виден мощный и в то же время грациозный “Андрей Первозванный”, на котором было много огней, а подальше — распластанная гигантская масса “Гангута”. Пахло сыростью моря, смолой, железом, влажный ветер порой мягко прижимался к щеке, возбуждая сладкую грусть.

Прямо по носу видны были огни “Лесных Ворот”- выход на свободу. Пора бежать! Выработанный план будет приведен в исполнение. Я подошел к борту и посмотрел вниз. Далеко внизу стоял на воде едва покачивающийся, огромный барказ. Он выдержит какой угодно поход под парусами. То, куда бежать, не представлялось мне особенно важным. Нужно выбраться из этого ада, передохнуть на свободе и приняться за борьбу.

Я подошел к трапу и стал спускаться в кромешную тьму.

Все каюты, выходящие в кают-компанию, были раньше запечатаны, за исключением двух-трех, где жили еще офицеры. Но понемногу в эти каюты стали просачиваться матросы, печати срывались, и маленький уголок, где можно еще было отдохнуть и забыться от матросского ада, зверских голосов, дикой ругани, всей этой вакханалии развалившейся дисциплины, потерял свое значение.

Кронштадт. 1918 г.

Барон Ф., командир корабля, предложил мне пустовавшую адмиральскую каюту, куда я и перешел, зная, что недолго буду оставаться на корабле.

Это было огромное отделение, состоявшее из большой столовой, кабинет-салона и спальни. Лет 30 назад это помещение занимал Наследник, и каждый предмет в нем говорил о прошлом.

Я ощупью пробрался в столовую, зажег спичку и нашел аккумуляторный фонарь, прошел с ним в кабинет и поставил его на стол.

В открытый иллюминатор ритмично врывался шепот воды, происходящий от едва заметного покачивания судна.

В ту пору в Петербурге работала английская организация, связанная с русскими морскими и армейскими офицерами, целью которой было продолжение борьбы против большевистской власти. Те, кто работал там, были наивно уверены, что отдав свои силы, а может быть и жизнь, получат из рук Антанты свою спасенную родину. Много хороших и смелых людей погибло, работая в этих организациях Антанты, а лучший из них, благородный, смелый и образованный Колчак, был подлым образом выдан французом, генералом Жаненом, его убийцам.

Делать в Петербурге было больше нечего, нужно было бежать.

На счет сегодняшней ночи ходили мрачные слухи. Говорили о мести за смерть Урицкого.

Тяжело было оставлять Россию и идти навстречу неизвестности. Я долго шагал по каюте. Шум голосов за переборкой прервал поток воспоминаний. Зайдя туда, я застал у командира нескольких офицеров с соседних кораблей. Все держались сдержанно, но чувствовалось, что есть какая-то неприятная новость. По кораблям, как выяснилось, ходили агенты Чека и по указанию команды выбирали офицеров, которых уводили на расстрел. Может быть, сейчас явятся на “Память Азова”.

И в командирской каюте не горело электричество, взамен которого стоял аккумуляторный фонарь. Его световой треугольник упирался в большую фотографию “Памяти Азова”, в иллюминатор с серого неба тускло смотрела звезда.

Никто из присутствующих не выражал страха. Сухо констатировали факты, называли цифры. Барон Ф. не терял веселого и бодрого тона, за который его все и любили.

"Сегодня опять получили вместо рыбы перья и хвосты, — сказал он. — Господи, как бы хотелось покушать хорошенького мясца”.

“Да, у вас кормежка слабая, — отозвался кто- то из угла, — у нас на “Андрее” стол очень сытный”.

В это время за комодом что-то пискнуло, и тяжелое мягкое тело провалилось куда-то.