Повести и рассказы - Сергей Баруздин

Но вот луч прожектора прорезает темноту. Грохочет выстрел. Еще один. Неужели шторм? Или учения? Нет! Это несется по волнам быстрый катер ему, Саше, на подмогу!

«Что бы ни было, не забывай меня, сын!» — слышит Саша.

«Я не забыл! Не забыл! — шепчет Саша. — Но сначала Веру. Вера там, в море!»

Папа стоит на капитанском мостике — большой, сильный, а на голове у него фуражка с золотым «крабом». И папа улыбается, и вытирает лицо от морских брызг, и смотрит на Сашу круглыми, как бусины, виноватыми глазами.

«Держись, сын! — соглашается он. — Конечно, сначала Веру».

Потом Саша с Верой долго сидят на теплом берегу. Саша играет в песок, а Вера хмурит лоб, стараясь быть серьезной:

«Ну какое это имеет значение? Дельфины! Штормы! Чайки! Важны числа! Их надо решать!»

«Я знаю», — говорит Саша.

И он долго-долго, до самого утра, решает задачки. Про трубы и насекомых. Про костюмы и пионеров, ушедших в поход. Про фазанов и кроликов, у которых тридцать пять голов и девяносто четыре ноги…

«Правильно! Правильно!» — говорит Вера.

И все хорошо, раз она так говорит. Нет лишь моря. И мама уже тормошит Сашу:

— Суп прокипятить не забудь… А на второе… Смотри сам. И прибери получше…

7

А что, если правда попробовать? Соль есть. Йод в аптечке. А воду прямо из-под крана взять.

Саша достает таз, ставит его под кран. Вода леденющая. В море даже и зимой, наверно, куда теплее.

«Подогрею!» — решает Саша.

Под тазом вспыхивает горелка. Саша крутит пальцем воду. Сначала палец мерзнет, но вот по краям таза появляются пузырьки. Их становится все больше и больше. И пальцу теперь теплее. Саша опускает в воду всю руку. Хорошо!

Суп сегодня варить не надо. Только вскипятить. На второе макароны можно. Так скорее. Ну, а подмести комнату и маленький коридор — пара пустяков.

«Успею!» — решает Саша.

Вода уже совсем нагрелась. Саша выключает горелку и снимает таз. Сюда, на стул. Потом берет соль и ложку. Одной столовой, наверно, мало. Он опускает две ложки соли и три, мешает воду, пробует на язык. Нет, суп и тот солонее! Можно еще две ложки. Кажется, хватит. Соленая!

Сколько же йоду?

Для начала полпузырька. Размешать! Еще чуть-чуть!

Пальцы у Саши становятся бурыми. Наверно, от пробки. Это не беда. Отмоются!

Саша идет в комнату, осторожно достает из нижнего ящика стола коробку с крабом. Потом вынимает краба и, прежде чем отнести его на кухню, долго смотрит на него. Вчера был понедельник, и Саша не видел краба. А краб красивый, как в тот день, когда его принес папа!

На кухню Саша не идет, а бежит. Он даже бормочет что-то себе под нос — не то поет, не то рифмует: «В море, в море, в море много соли! В море много йода, хорошая погода!»

Рифмовать Саша умеет уже давно. Еще в детском саду умел и после тоже.

— Ну-ка давай поплаваем в настоящем море! — говорит Саша, опуская краба в воду.

Вода в тазу и впрямь пахнет морем — йодом, солью и теплом. И краб похож на ожившего: кажется, что он разводит клешнями и шевелит усами. И бусинки темных глаз его блестят в воде.

— Давай! Давай! — кричит Саша, двигая краба. — Смелей! Не бойся! Как в море!

Он играет, забыв про все на свете. И про время. И про то, что есть входная дверь и звонок. А звонок трезвонит вовсю. Но Саша не слышит его. Не слышит, как щелкает замок, и мамины слова: «Не пойму, куда он мог подеваться!» — тоже не слышит.

— Ты с ума сошел! Что ты наделал!

Мама с ужасом смотрит на мокрый пол, на Сашины бурые руки и темную жидкость в тазу.

— Ты уже пришла? — Саша не понимает, откуда появилась мама и почему в дверях стоит улыбающийся дядя Яша.

И только в ту минуту, когда мама хватает таз и подносит его к раковине, Саша приходит в себя.

— Мама! Мамочка! Пожалуйста, не надо! Пожа… — бормочет Саша. — Что ты сделала! Что ты сделала! — Он уже кричит.

Саша достает из раковины умывальника оторвавшуюся клешню краба и вторую — поменьше и плачет так, как не плакал уже давно-давно, а может, и никогда:

— Что ты наделала! Что ты… Я же просил тебя… Так просил, мамочка…

— Не реви! Лучше умойся! — говорит мама. — Черт знает что!

— Эка невидаль! — смеется дядя Яша. — Будь что ценное. Дюжина раков с пивком — понимаю. А то краб! Да еще чучело.

…Проходит час, другой, а Саша все лежит на диване, уткнувшись лицом в валик, уже не плачет, а только вздыхает и вздрагивает.

Случилось что-то непоправимое. Вряд ли он может объяснить себе самому что. Саша чувствует это, и потому ему совсем не стыдно — ни своих одиннадцати лет, ни того, что он мальчишка…

А мама с дядей Яшей, отобедав и выпив, чаевничают и о чем-то мирно беседуют.

8

— Ты чего ж это вчера?

Вера ждала Сашу у ворот в школу и совсем промерзла.

И вот он наконец появился, чуть ли не самым последним.

— Не мог я, — бурчит Саша.

— Побежим, а то звонок сейчас, — говорит Вера. И уже на ходу добавляет с сожалением: — А я вчера хотела тебе еще про море рассказать. Раньше совсем забыла. Как мы в Соколиную бухту ходили и костер там жгли, а папа…

— Не надо ничего про море, — вдруг произносит Саша и повторяет: — Не надо!

— Как — не надо? — Вера от удивления даже остановилась.

— Не хочу! — упрямо говорит Саша. — Не хочу больше!

9

Так было. И, возможно, продолжалось бы еще очень долго. И неизвестно, чем бы кончилось. Но в жизни часто случаются перемены, и хорошо, когда эти перемены — к лучшему. Вот и у Саши случилась такая перемена. Долгожданная перемена. И не сегодня…

10

А сегодня… Море плещется рядом с вокзалом. На пляже гуляют ребята и взрослые, а над морем кружатся чайки, и на рейде стоят суда. А над ними и над всем морем — это самое главное — светит солнце. Маленькое по сравнению с морем и большое, горячее, как само море. И неизвестно, что больше притягивает к себе людей — море или солнце. И море и солнце одинаково величественные, неповторимые, живые…

Дальний скорый еще не подошел к вокзалу приморского города, но Сашин отец все чаще посматривает на часы. Значит, вот-вот…

— А цветы ты зря отказался взять, — говорит он сыну.

Саша — длинный, вернее, долговязый, вровень с отцом и такой же загорелый — смущается и бормочет:

— Ну, это неудобно, пап! Как ты не понимаешь!

— Смотри-смотри, как знаешь! — соглашается отец.

Саша и без того растерян. Он терпеть не может встреч, проводов, всяких поздравлений и прочих торжественных вещей, когда не знаешь, как себя вести, куда девать руки, что говорить, и вообще единственное, о чем мечтаешь, чтобы все это скорее кончилось. Не хватает ему еще сейчас букета в руки!

Он ждет, волнуется, как ждут и волнуются сейчас на перроне все. Саша старается взять себя в руки. Быстрей бы уж приходил этот поезд! Ну что тут особенного — встретить знакомых!

Поезд медленно выплывает из-за поворота, а волнение, как назло, не проходит. Уже гудит весь перрон и кричат окна вагонов, и кто-то уже мчится вдоль длинного состава, вскакивает на подножки. И все это как в кино и как на самом деле.

И вот наконец:

— Саша! Кирилл Никанорыч!

Это кричит Вера из окна вагона.

Саша и спокойный до этой минуты подполковник в морской форме тоже начинают куда-то бежать, вскакивают на подножку и с трудом протискиваются в тамбур. Дальше все забито: пролезть немыслимо, и Вера уже кричит им через чужие головы из глубины коридора:

— Мы сами! Ждите внизу!.. На платформе!..

Когда они выходят из вагона, начинается самое сложное. Вера здоровается с Сашей. Саша — с Вериной матерью и с Верой. Верина мать — с Сашиным отцом. Потом… Боже, как все это долго, сумбурно и все-таки трогательно. Глаза блестят, хотя никто не целуется, а просто жмут друг другу руки.

— Ну, как служба, пионерия? Все ли в порядке? — Сашин отец прикладывает руку к козырьку.

— Все в порядке! — смеется Вера. — Только уже не пионерия, Кирилл Никанорыч…

— Неужто комсомолия?

— Комсомолия! — подтверждает Вера.

— Поздравляю! А мой тоже… — Отец кивает на Сашу.

— Чего же ты не написал? Давно, Саш? — удивляется Вера.

— Второй день… А ты?

— Вторую неделю.

Теперь начинается все сначала — пожатие рук и «Поздравляю! Поздравляю! Спасибо! Спасибо! Поздравляю!»

— Ну, чего ж мы стоим? — наконец говорит Сашин отец. — Мой дредноут в вашем распоряжении.

— Неужели все тот?

— И тот и не тот! Для дела поновее и посильнее получили, а этот так — для прогулок теперь. — Подполковник улыбается и поправляет фуражку с золотым «крабом».

Они пробираются по перрону, переходят пути и спускаются к небольшой пристани, где стоит катер — бывший пограничный, бывший сторожевой. Но катерок еще ничего — жив, и даже вахтенный начеку: