Чепель. Славное сердце - Александр Быков

— Молоде-ец, давай, езжай, всё сказал как надо… Хоть бы это правда была!.. А в дозор на Дорогичинский шлях* ты кого посылал?

— … Гордея с десятком.

— Как же ты его заберёшь?

— Не буду забирать, к тебе вернётся.

— То же мне — подарок!

— На тебя не угодишь…

— Да уж, верно… поезжай, без князя не вертайся!

— Ты, Бранибор, много мнишь о себе.

— Может… может и мню. Только не нравиться мне это всё.

— Ну и всё, ругаться с тобой не стану — толку всё равно не будет! — Судислав развернулся и решительно пошёл собирать свою сотню в поход.

— Постой, Судислав! Не держи обиду! А если это западня?! Нас хотят разделить. Я-то в крепости останусь, а ты — в чисто поле, голову под куст!

Судислав остановился, как-то сомнительно посмотрел на Бранибора:

— Поздно думать да решать… Спасибо тебе на добром слове, и… прости за всё!

— Как прости?! ты что уже помереть собрался?!. Ты уж бейся, если что… не давайся просто так…

Через час сотня Судислава покидала Беловежскую крепость через Северные ворота. Остающиеся браниборцы поддевали шуточками уходивших на тему бегства из крепости. Те вяло отшучивались. А Бранибор был как грозовая туча. Вскоре и день погас.

На середине дороги к Волковыску, уже затемно, дорогу сотне перегородила большая сила немцев. Вторая часть отрезала путь назад. Верные воинской выучке дружинники сразу изготовились к бою вкруговую и сплотились вокруг сотника и стяга. Силы были снова слишком не равны. Судислав не дрогнул. Но и не командовал. От немцев приблизились послы. Они требовали сдачи, обещали жизнь. Судислав выехал вперёд и стал лицом к дружине:

— Слушай меня все! Знаю, что делаю! Спешиться! Склонить стяг! Оружие на землю!

В сотне прошёл ропот. Какая-то часть, может быть, знала, в чём дело. Другая часть, привычная выполнять приказ, стала выполнять. Были и возмущённые выкрики о предательстве. Десятник Михайло заорал: «Измена!!! Уходим, братцы!!!» и весь его десяток и ещё человек двадцать, кто-то, заново взлетая на коня, с привычной сноровкой рванули галопом вслед за Михайлом в лес сбоку дороги. Затукали множество тетив с немецкой стороны. Глухие удары оземь говорили, что стрелы и в ночной темноте нашли цель. Ещё один десятник Олег рванулся к Судиславу с мечом. Но тот сотником стал, не случайно, хотя предатель, а воин сильный. Зарубил подскочившего одним ударом:

— Слушать МЕНЯ сказал!!! Мы уходим служить другому господину. Любомир мёртв. Белая Вежа обречена, там утром будет бойня. Кто не дурак, пойдёт за мной, утром получит оружие назад. Остальные через день могут идти, куда глаза глядят. А сейчас оружие на землю и не дёргаться!

Немцы надвинулись ближе. Требовлян метнул в Судислава топор. В темноте. Судислав резко, тренированно отбил его крестовиной меча перед лицом:

— Больше не балуй! Прощу!

Милован, к которому после Ярилина дня уже приклеилась новая кличка «Дупель»*, бросил оружие на землю.

Молодой воин Синебор бросился сердцем на собственный меч.

Под утро четырнадцать сбежавших от Судислава дружинников во главе с Михайлом стучали в ворота Белой Вежи. Другие — кто погиб, кто рассеялся и потерялся в ночном лесу. Рассказывали об измене. Бранибор в сердцах сломал дверь сосновую ударом кулака. Руку разбил.

Вершислав провёл у Перуницы двадцать восемь дней, в том числе первые три дня в бреду, а следующую седмицу — не вставая. Перуница рассказала ему, что видела издали, как его убивал из могучего самострела неизвестный воин, таившийся в пуще, и даже не подошёл посмотреть ближе: убил-не убил, наверное, чтобы не оставлять следов. Как она подобрала его после ранения, как стрелы доставала и выхаживала. Что стрела со спины прошила его через кольчугу насквозь, а та, что попала в грудь, пробила верх зерцала, нашитого на кольчугу, и застряла в железной подковке, что висит у него на груди. Из-за подковки его не убило совсем. Рассказала, как он метался и сражался в бреду. Что сама она, конечно, не Перуница, но очень хотела бы ею стать, чтобы отомстить за разорённую родную деревню Древляны. Что зовут её Любава, что она потеряла всех родных и близких и совершила убийство, поэтому ей теперь не место среди обычных людей. Что теперь она с ещё одной спасённой ею после набега односельчанкой будут жить в лесу, а пропитание добывают себе не только охотой, собиранием грубов-ягод, ловлей рыбы, а и набегами на ляховитские селения, воруя и портя крупную скотину и мелкую живность. Делает это она по нарочному умыслу, поскольку заступиться больше некому, а ей и так понятно, что раз немцы приходили, значит их ляхи пропустили, а кто пропустит просто так, только за выгоду, значит продались соседи за подачку, и потому не стоят жалости.

— А мы подобрали мальчика с сестрой на дороге. Они спаслись из Древляны. — подумав, припомнил Вершко.

— А как его зовут?! — встрепенулась Любава.

— Назвался Твердом, лет десяти.

— Ой, мамочка милая! Это же мои дети! Они не пропали! Где они Вершислав?!

— Мальчика при дружине оставили, поскольку зело терпелив, а девочка у княжны Пресветлы на попечении. У неё и дочка почти такая же маленькая.

— Ой, Вершислав, как я рада! Счастье какое! — и давай Перуница реветь как обычно, по-женски.

— Их ещё зубр вывел из пущи. Огромный такой зубр, матёрый, как гора. Горобей сказал, что это сам Велес их спас.

— А кто это — Горобей?

— Это самый мудрый воин на беловежье, мой друг.

— Горобея не знаю, жаль. Только кое-что нам вдали слышно из Белой Вежи. Например, что тебя прозвали Чепель за точный выстрел.

— Это скорее за дотошность… ну и за выстрел. Добрый был выстрел. Не всегда так гладко получается… Наверно, только когда очень надо… А ещё мне вот эта подковка помогает. И теперь вот спасла… Она — с неба…

Не раз порывался Вершислав идти в крепость, но Перуница-Любава не пускала, ругала: «Кого ты можешь сейчас спасти? Сам себя не донесёшь! На погибель верную не пущу тебя! Ты моих детей спас, а я тебя слабого должна на смерть отправить?!» И Вершислав искал себе работу по силам, чтобы тренировать ослабшее тело. Нашёл неподалёку на бережку речки глину, таскал её к шалашу, делал кирпичи, перемешивая с сухой травой, с мелкой веточкой, сушил эти «саманные» кирпичи в тени. Падал на эти кирпичи от усталости. Из чистой глины слепил очаг. «Не так, — думал он, — я представлял себе печку в сторожевой избе…» Обжигал очаг, подправлял, чтобы хорошо выводил дым. Острил топоры об камень. Рубил деревца, задыхаясь и чуть не плача от досады, что нету силы. Осторожно кашлял, сдерживаясь, смотрел — крови нет «это хорошо…» Соорудил бревенчатый каркас для большой хижины вокруг очага, заложил стены брёвнами. Обложил всё своим кирпичом. Лазил по верху оступаясь, делал стропила. Накладывал ветки толстым слоем, придавливал толстым дёрном. Сделал крышу. Вышел домик лесной на зиму. Для Перуницы. Вдруг понадобится.

А Перуница натаскала еды. Взяла с Вершислава слово, что не уползёт никуда до её приезда. Приставила свою спасённую подругу варить Вершиславу страву. Еле уговорила её не бояться мужчины. А сама переодетая обратно простой селянкою доехала до деда Буривоя-Родомысла. Всё рассказала по большому секрету. Матушка Надея её жалела и гладила осторожно, помня, что Вершиславова жена Радуница вся извелась, ожидая мужа, что внучка спрашивает: «А где мой тятеська? Потиму домой ни идёт? Я зе ево зду!»

Со Змеем.

Дед наготовил, набрал с собой снадобий полтелеги, и поехали выхаживать ратоборца в пущу. Пробирались секретно, тихо, старались на немцев не нарваться и вообще никому на глаза не попадаться. Ведь неизвестно, кто в Вершко стрелял.

Вершислав и Буривой, конечно очень обрадовались друг другу.

И отец ходил за сыном, чего только не делал, мазал его медвежьим жиром с пахучими травками, кормил како-то пчелиной смесью, поил какой-то совсем на запах резкой бурдой, вроде как из под бобрового хвоста, растирал ему руки и ноги. Заговоры заговаривал, призывал Перуна помочь верному воину, просил Живу дать сил, и именем Христа тоже молил о быстрейшем выздоровлении…

Долго ли, коротко ли, стал Вершислав чувствовать, что силы прибывают. Стал крутить меч, бегать вдоль реки, отжиматься, прыгать, приседать. В конце концов, взвалил на себя бревно поперёк на плечи, на загривок. Отец кричит: «Стой, сын!!! Шо робишь?! Что ты себя не жалеешь?!»* А сын стоит с бревном на плечах и говорит смиренно как-то: «У меня всё хорошо, батюшка… просто отлично!» И про себя: «Удар… Я развернулся. И было что-то очень важное… А потом я полз хватаясь за траву… что же я пропустил?.. Что-то вылетело у меня из головы…»

Ну, вот, наконец, и немцы! Вышли к Беловежской крепости. Давно их ждали. Насколько смогли уже их ряды проредили. А всё равно внезапно они появились, и много их.