Пещера и тени - Ник Хоакин

— Тогда я пойду. Чеденг, постарайся простить мне все это ужасное, что я тут наговорил. У меня был срыв. Увидимся позже?

И он быстро пошел к двери. Он уже повернул ручку, когда она сказала:

— Закрой дверь, Джек, и иди сюда.

Он вернулся, опять сел. Она задумчиво наклонила голову. Но теперь их как будто не разделял даже этот ерундовый столик, хотя по-прежнему важно было не касаться друг друга.

— Так ты хотел меня вчера?

— Я ведь уже сказал: пожалуйста, прости все те глупости, что я наговорил…

— И я хотела тебя вчера, Джек.

— Чед, давай не будем говорить того, о чем можем пожалеть.

— Я наговорила много такого, о чем уже жалею.

— Я просто хотел выяснить…

— Ничего ты не выяснил, Джек. Я солгала тебе.

— О нет, только не это!

— Увы, это так.

— Вы с Алексом… Вы не были вместе всю ночь?

— Нет. Я солгала. Разве не этого ждут от жены?

— Так что же случилось на самом деле?

— Мы действительно поехали в мотель, действительно занимались любовью, и я действительно хотела остаться на всю ночь. Но Алекс сказал, что ему нужно срочно где-то быть. Так что в половине двенадцатого мы вышли из мотеля, и он отвез меня домой. Мы расстались около полуночи. Во сколько ты видел тот белый «камаро»?

— Около двух часов.

— Теперь ты будешь думать, что я бессердечная потаскушка.

— Нет, правда все равно выходит наружу.

Их опять разделяло нечто большее, чем столик.

— Что ты собираешься делать? — спросила она.

— Чед, ты и я — мы просто не можем…

— Я не о нас говорю.

— А, об Альфреде.

— Ты сообщишь ей?

Он смотрел на край стола, упиравшийся в его колени, словно это было нацеленное на него оружие. Не разыграла ли она всю эту сцену, чтобы довести его как раз до такого состояния? Не была ли она женой, которая играла роль неверной, чтобы сохранить верность? Она все еще любит Алекса, подумал он, и теперь она сделала так, что я не могу ничего предпринять против него. Но когда он заговорил, его голос не был голосом загнанного зверя. Если даже все это инсценировка — что ему до того? Как бы она ни маневрировала, его позиция теперь ясна.

— Нет, Чед, — сказал он. — Я никому не скажу.

— Только потому, что я сказала, что твои помыслы… нечисты?

— Не говори глупостей, конечно, нет. Во-первых, я все еще не знаю, была ли это его машина; а если и была, то связано ли это как-нибудь с убийством. Во-вторых, если бы даже я наверняка знал, что он причастен к смерти Нениты Куген и к убийству Иветты, я все равно ничего бы не предпринял.

— Я не ослышалась?

— Я сказал, что все равно ничего бы не предпринял.

— Тогда как насчет твоего обещания Альфреде? Или насчет того, что правда, как ты сказал, все равно выходит наружу?

— Если она и выйдет, то без моей помощи. Я теперь вижу, что есть вещи поважнее правды, и одна из них заключается в том, что в данный момент Алексу никак нельзя уйти со сцены. Страна слишком нуждается в нем. Может быть, он — последнее препятствие, которое стоит между нами и… анархией? фашизмом? «последним прощай»? Во всяком случае он не должен прекращать свое дело, а это поважнее, чем смерть двух девушек.

Она откинулась на спинку дивана, провела рукой по лицу и словно разгладила его — на нем осталась только бледность. Низенький столик опять стоял между ними как барьер, но теперь они могли коснуться друг друга.

— А что бы сделала ты? — спросил он с любопытством.

Она бросила на него взгляд словно издалека; это он почувствовал, но не почувствовал его нежности.

— Я бы тоже не смогла и пальцем пошевелить, — сказала она. — И не потому, что он мой муж и отец моего сына. Он нужен, нужен сейчас. Кем бы он ни был, что бы ни натворил, он должен продолжать свое дело. Сегодня утром я получила американские визы. Я жду Андре, чтобы уговорить его уехать немедленно. Все уже готово. Ты можешь спросить, почему же я не остаюсь рядом с ним, раз верю в его дело. Но он и не нуждается во мне, я для него только помеха, препятствие. Он будет делать свое дело лучше, если я не буду ему мешать. Возможно, он думает, что хочет видеть меня и Андре рядом с собой, но ведь он только боится за нас. Он занят опасным делом и будет меньше колебаться, зная, что не подвергает риску меня и будущее Андре. Я совершенно спокойно говорю себе: я буду рада узнать, что он виновен в смерти Нениты и Иветты, потому что это докажет — он беспощаден, беспощаден ко всем, кто может остановить его, а ему надо быть беспощадным, чтобы спасти нас. Но он не может быть беспощадным до конца, если я и Андре здесь — тогда все усложняется. Из-за нас у него все время натянуты нервы. Вот почему нам с Андре надо уехать.

— Ты думаешь, Нениту и Иветту действительно могли убить из-за этого — чтобы они как-то не помешали ему?

— Нениту не убивали, а Иветта убита торговцами наркотиками.

— Тогда почему мы так стараемся его оправдать?

Она пристально взглянула на него.

— Вот и я удивляюсь. Почему ты так старательно все выслеживаешь, если готов оправдать его и не выдать полиции?

— Я должен точно знать, что он виновен. Только тогда мое молчание будет хоть что-то стоить.

— Значит, ты намерен расследовать и дальше?

— Я не успокоюсь, пока не узнаю правды или по меньшей мере не сделаю все возможное, чтобы узнать ее. Для меня важно узнать правду, а не возвестить о ней.

— Тогда почему бы тебе не спросить Алекса напрямую?

— Потому что это, если он виновен, может вызвать у него панику. Сдадут нервы. Получится, что я играю на руку его врагам. Я могу помешать ему, остановить его. Рисковать этим я не хочу и не буду. Чед, а ты бежишь отсюда только потому, что сама боишься спросить его напрямую?

После долгой паузы она ответила:

— Я не бегу. И кроме того, ты допускаешь, что у меня есть дурные подозрения на его счет, мистер Шерлок Холмс. А у меня их нет. Ведь позволила же я ему быть со мной вчера. — Но хрупкая усмешка, слышавшаяся в ее тоне, перешла в дрожь: — Во всяком случае, я ведь донесла на него, разве не так? Заманила его в постель, а потом предала. За одну ночь сделано немало.

Снова насторожившись, Джек внимательно слушал ее, пытаясь зацепиться за какие-нибудь недомолвки и намеки. Почему, к примеру, она сказала «предала»? Либо все это спектакль, либо она действительно близка к истерике.

— Чеденг, — начал он, — это моя вина…

— О, еще бы! Все твоя вина, все, начиная с проклятого «Креольского патио»! Теперь всякий раз, когда я услышу «Тихие ночи», мне захочется визжать.

— Но я же сказал тебе, Чед, я ничего не собираюсь предпринимать, что бы ни обнаружил.

Снова она уставилась на него в изумлении:

— Боже мой, и ты думаешь, что меня волнует это? Волнует, что́ ты обнаружишь, что будешь делать? Разве ты сам не видишь того, что заставил увидеть меня? Да, я бегу, но от чего — это я поняла только сейчас. Я совершенно аморальна или вне морали — как там называют тех, у кого все мысли только о себе. Можно сказать, я знаю, насколько важно, чтобы Алекс делал свое дело, но ты же видел, как легко я только что предала его. И могла бы предать его снова и снова, оправдывая это тем, что я защищаю своего сына или что мне хочется быть с тобой, Джек, — тут подошла бы любая причина, лишь бы она была эгоистичной. И мне было бы абсолютно наплевать, даже если мое предательство означало бы пришествие — как ты сказал? — хаоса? фашистов? «последнего прощай»? Но есть же где-то и у меня совесть, раз я бегу, чтобы не погубить Алекса. Кстати, это не впервые. О, я чуть было не предала его тогда, с телохранителями, но, как правильно угадала Ненита Куген, вовремя удержалась. Наверно, мне просто хотелось узнать, каково это — переспать с убийцами. Когда я оставила Алекса, все думали, что порядочная жена бежит от негодяя мужа. Но я-то пыталась бежать от собственной подлости, точно так же, как вчера вечером бежала от тебя, Джек. Видишь, почему мне надо уехать? Если я останусь, я погублю Алекса. Теперь ты понимаешь меня?

— Просто ты слишком близко приняла все к сердцу, — сказал Джек.

Лицо ее окаменело:

— Не смей быть таким всепонимающим со мной!

— Чеденг, кажется, я влюблен в тебя без памяти.

Она изумленно взглянула на него, попробовала было засмеяться, качнулась, потом боком упала на диван и уткнулась лицом в обивку. Он услышал ее рыдания, встал, чтобы подойти к ней, но она сказала, не поднимая лица:

— Не приближайся ко мне.

Он стоял у столика и сквозь стеклянную стену видел часть конторы внизу: девушки в форме деловито печатали за аккуратно выстроенными в одну линию столами. Потом рыдания прекратились. Чеденг села, высморкалась, вытерла нос платком. Она посмотрела на него встревоженными мокрыми глазами:

— Который час?

Потоки машин заполняли проезд к дому Мансано, по всей длине которого прибывавшие и отъезжавшие автомобили образовывали противотечения, стиснутые уже припаркованными по обе стороны лимузинами.