Не бойся друзей. Том 2. Третий джокер - Василий Звягинцев

Воловича немедленно прострелило чувство острой зависти. Мало, что этот Ляхов занимается, чем хочет, никому ничего не должен и денег у него немерено, так и девицу себе оторвал такую, что подобной в Москве не сыскать. Волович, при своей раблезианской внешности, вкус имел весьма тонкий, связи в любых заслуживающих внимания тусовках обширнейшие и в искренних поклонницах недостатка не испытывал. Но эта барышня, причём, похоже, наскоро одевшаяся во что придётся, совсем без макияжа… Миша мог поручиться, что нигде, ни разу она «в обществе» не появлялась, и даже если ему самому не повезло с ней пересечься, то и разговоров было бы достаточно, и фотографии, если не сразу бы в гламурных журналах появились, то по рукам ходили точно и в Интернете наверняка.

— Михаил, — представился он с милейшей из своих улыбок, которая всё равно выглядела усмешкой сатира[50], и изобразил намерение «приложиться к ручке».

— Мила, — ответила она с едва уловимым акцентом, пряча руку за спину. Харасмент[51] не харасмент, а на людной улице, по понятиям её «прототипа», подобный жест выглядел бы достаточно вызывающе. Мало ли, что здесь не Штаты, а Москва, где вообще представления о допустимом с женщинами обращении совершенно извращённые.

— Вообще-то она Людмила, Люда, но на той стороне шарика люди в детстве к логопеду не обращались, с произношением у них плохо, простое имя выговорить не могут, — уточнил Фёст, под локоток подталкивая Вяземскую в направлении двери, тем самым давая Воловичу понять, что его приглашение принято.

Глава двадцать пятая

Заведение на углу Каланчёвской улицы и одного из впадающих в неё переулков поначалу слегка разочаровало Фёста. На входе всё выглядело вполне культурно и оформлено «в тему». Раз «Нарцисс», так всюду зеркала от потолка до пола, причём некоторые — кривые, столь хитро подобранные, что смотрящийся человек сначала испытывал шок, не понимая, что случилось с ним самим и окружающей действительностью. И лишь потом (да и то не все) догадывались, в чём фокус. И вдруг неожиданно охранник, слишком молодой и несолидный для занимаемого места, перекрыв турникет, отказался впустить Людмилу. На него её шарм не подействовал по причине крайней упрощённости не только мыслительного, а и эмоционального аппарата. Наверное, женщин он распознавал, как муравей, по феромонам, и больше никакими индивидуальными различиями не интересовался. Человекообразная копия демона Максвелла[52], тупо выполняя инструкцию, заявила, что время уже может считаться вечерним, когда кафе работает как ресторан, а в шортах с майкой в рестораны не ходят. При этом он указывал на объявление, где со ссылкой на какую-то статью какого-то закона сообщалось, что «это заведение частное, и вам может быть отказано во входе без объяснения причин».

Охранника слегка смутило то, что никто не пытался «качать права» или предлагать деньги. Ляхов просто посмотрел на него молча, но очень недружелюбно, а Миша, сверкая очами, извлёк из кармана сотовый телефон и начал звонить не то менеджеру зала, не то сразу хозяину, приговаривая: «Ты у меня, придурок, здесь последний час дорабатываешь, выгоним, на хер, без выходного пособия и характеристику напишем, что не во всякую тюрьму возьмут, только в дурдом без очереди…» Парень сообразил, что «напоролся», отомкнул турникет и начал бессвязно извиняться, ссылаясь только что не на трудное детство и медные гроши…

Волович оттолкнул его животом и с трудным полупоклоном пропустил вперёд Вяземскую, на которую он только и смотрел, теперь — «с задней полусферы», как лётчики говорят, справедливо полагая, что Вадим Ляхов и так никуда не денется.

«Зачем он её привёл?» — свободной от грешных мыслей частью сознания пытался просчитать Михаил, потому что мозги всю жизнь использовал по прямому назначению, и обозвать его можно было почти любым полупочтенным словом русского языка, только не «дураком», в том смысле, что он всегда поступал «адекватно складывающейся обстановке», но при условии, если это было выгодно лично ему. В «узком» или «широком» смысле этого слова — неважно.

Вот и сейчас Волович сообразил, что вызывающе «неупакованная» девица сопровождает «паранормального Ляхова» не случайно. Другой человек, из тех, кто заседает на верхних этажах банков и концернов, сверкающих черным и медным стеклом неподалёку отсюда, значащийся в списках Форбса хотя бы и в рубрике «и др.», которому потребовались бы услуги Воловича, для повышения статуса (или чтобы внимание рассеять), притащил бы на встречу некое подобие башенного крана. Завернутое в дорогое и эксклюзивное да ещё и на пятнадцатисантиметровых каблуках, не далее как вчера показанное по телевизору в компании Собчак, Канделаки, Прохорова, а то и самой Пугачёвой.

Вадим же явно не из тех, и девица (тем более — «с другой стороны шарика», американка то есть) ему нужна с какой-то весьма утилитарной целью. Да и об эпатаже, если на то пошло, у Ляхова должно быть своё, тоже нестандартное представление.

Волович отдавал Фёсту должное, без особых комплексов признавая его превосходство в очень многих вопросах.

Они прошли мимо бара, в котором тянули пиво несколько «офисных мальчиков» из ближайших контор, оставили справа гостеприимно распахнутую дверь в двухсветный[53] общий зал, углубились в узкий извилистый коридор с полом, затянутым шинельным сукном. Приученный к современной архитектуре Фёст, оказываясь в старинных зданиях, никак не мог понять идей и принципов тогдашней планировки. Вадим отметил, что и бармен, и двое стоявших у входа в зал официантов поприветствовали Воловича жестами, изобразив на лицах крайнее радушие, но не подошли и ничего не спросили.

Сильнее запахло кухней. Причём — хорошей.

За очередным поворотом Волович толкнул одну из неприметных дверей, и они вошли в небольшой, всего на два четырёхместных столика, кабинет, или «банкетный зал». Один столик уже сервирован, как для светского приёма, «на шесть хрусталей»[54]. Да и в остальном зальчик оформлен весьма недурно, как бы с намёком, что и советские времена кончились, и «лихие девяностые». Пора понемногу к «нормальной жизни» привыкать.

— Молодец, Миша, — сказал Ляхов, не выразив никакого удивления. В телефонном разговоре речь шла насчёт посидеть в пивной или журналистском баре на первом этаже офиса. А тут вдруг такое. Неужто репортёр приличный гонорар получил? Ну-ну. Он уселся в полукресло лицом к двери и предоставил Воловичу поухаживать за дамой. — Угадал моё настроение. Или ровно настолько себя передо мной в долгу чувствуешь?

Волович успел предложить Людмиле место напротив себя, чтобы постоянно видеть её лицо, а также отражение фигуры в сплошном, от потолка до пола, зеркале.

Скрытые за драпировками динамики воспроизводили щемящие и волнующие мелодии шестидесятых годов в исполнении Фаусто Папетти.

— Умели тогда музыку делать, — сказала Вяземская. — У нас немного не такая, но тоже для души, не то что сейчас.

Волович на это «у нас» не обратил внимания, отвлечённый вопросом Фёста:

— С прослушкой тут нормально?

— Чисто, — прижал пухлые руки к груди Михаил. — Здесь такие гости бывают, что за подобные шуточки можно огрести по полной. Да и техника теперь у всех, сканеры, глушилки…

— Вот и хорошо. Теперь выключи свой диктофон и положи на стол. А то у Люды с собой такая «техника», что от аппаратика оплавленный корпус тебе на память останется и ожоги, требующие стационарного лечения.

Волович торопливо вынул из нагрудного кармана диктофон.

— Всё, что нужно и можно записать, я тебе продиктую, а два часа бессвязного разговора всё равно правильно не расшифруешь. Сапёр сколько раз в жизни ошибается? — вдруг спросил Фёст.

— Один, — удивился Михаил.

— Неправильно. Два. Первый раз — когда решает идти в сапёры. Журналист — то же самое.

— Ты меня даме представлять будешь? — ушёл от темы Волович.

— Непременно, хотя в данный момент это не столько дама, как мой куратор, а то и «ревизор с чрезвычайными полномочиями из самого Петербурга», то есть, конечно, из Сан-Франциско…

Людмила сделала протестующий жест.

— Чудно, чудно! Не из Сан-Франциско. Из Моршанска… Впрочем, пожарной охраны, которую я в настоящий момент представляю, это не касается.

Волович вежливо хихикнул, а Людмила не поняла, книгу почти столетней давности, да ещё и из чужой реальности, ей прочесть пока не пришлось, но всё равно решила, что раз это говорит Вадим, значит, особый смысл в его словах есть.

Ляхов тем временем продолжил представлять Вяземскую, может быть, даже чересчур подробно. Словно собирался её Михаилу в секретарши рекомендовать.

«А чёрт его знает, вдруг да именно так? — подумал тот. — С него станется надсмотрщика ко мне приставить. Вот только зачем?»