Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия - Игорь Оболенский

Не сказать, чтобы Моисеев выглядел молодо. Я бы даже не назвал его подтянутым, как обычно принято писать о танцорах. Еще одним штампом в описании долгожителей является упоминание «необычайно молодого и задорного взора». У моего собеседника я его не заметил.

Но и стариком он тоже не был. Мгновенная реакция, удивительная память и плавная, чуть грассирующая речь никак не позволяли называть его так.

— Игорь Александрович, вы — жесткий человек?

— Я — человек строгий. Потому что руководитель.

Иначе нельзя. Но строгий не только к своим танцорам, ной к самому себе. Так что им, надеюсь, меня упрекнуть не в чем.

— Как вам удалось не вступить в партию? Ведь наверняка же заставляли?

— И не один раз. Восемнадцать! В конце концов чуть ли не силой пытались заставить получить партийный билет. Но я каждый раз отвечал, что еще не готов. И что верю в Бога. А когда на меня начинали повышать голос и возмущаться, как таким ансамблем может руководить беспартийный, я просто спросил, как повлияет моя партийность на качество постановок. От меня и отстали.

— Вы были лично знакомы со Сталиным?

— Встречался на приемах. Трудно объяснить чувство, которое испытывал. Положение Сталина было так необычно, он был так приподнят над всеми, что само его появление рядом с человеком расценивалось как явление. Тут был и страх, и ответственность, и радость, чего уж там.

На одном из банкетов Сталин вплотную подошел ко мне, положил руку на плечо и спросил, нет ли каких проблем у нашего ансамбля. А мы в тот момент не имели своего помещения и репетировали чуть ли не на лестничных площадках. Никто не хотел пускать наших танцоров — через несколько репетиций от паркета не оставалось и следа. Я и сказал об этом Иосифу Виссарионовичу.

Он тут же подозвал к себе первого секретаря московского горкома партии и приказал решить вопрос. На следующий же день меня вызвали в горком и, подведя к карте Москвы, предложили выбрать любое место, на котором для нас должны были построить специальное здание. А в тот момент в городе как раз велась реконструкция бывшего театра Зимина, где теперь располагается Концертный зал им. Чайковского.

Я указал на него. Тут же было подписано решение, что ансамбль народного танца перебирается сюда.

Как водится, не обошлось без крайностей. Когда комиссия пришла принимать помещение после ремонта и увидела большие окна в пол, то один из приемщиков возмутился: «Немедленно заделать окна! Танцоры Моисеева во время репетиций могут увлечься и вылететь на улицу». Разумеется, окна заделали. А потом оказалось, что помещение предназначалось для хора имени Пятницкого.

Так что наш коллектив Сталин любил, нас приглашали на все банкеты и приемы. Помощник Сталина Поскребышев не раз пытался уговорить меня оставить моих танцовщиц и после кремлевских концертов. Но я всегда был категорически против.

Был и неприятный случай. Я разговаривал с председателем комитета по делам искусств Храпченко, он отчитывал меня за то, что в программу выступления нашего ансамбля на кремлевском концерте я внес изменение. Когда Храпченко высказывал свое неодобрение, я заметил, что к нам приближается Сталин. Вождь подошел к Храпченко и пожурил: «Что вы все о делах? Сегодня и отдохнуть можно». Храпченко от волнения весь затрясся. А Сталин продолжал: «Почему не танцуете? Дамы нет? А вот…» — и он подтолкнул меня в сторону Храпченко. Тот немедленно схватил меня и принялся кружить в танце. Я запомнил, как Сталин бросил на него брезгливый взгляд. И я его мог понять.

Я сам никогда не стремился попасть в число приближенных, хотя возможность для этого предоставлялась не раз.

Я действовал по принципу: поближе к кухне, подальше от начальства.

— Удалось?

— Где-то да, а где-то и нет. Важно, что я был готов к испытаниям, которые могли выпасть на мою долю. Помню, возвращался из Кисловодска. Вдруг в поезд входят чекисты, забирают меня «с вещами» и сажают в машину. Что оставалось думать — дело-то происходило в тридцать девятом.

Слава богу, потом оказалось, что Берия всего-навсего решил поручить мне подготовку физкультурного парада. Но чекисты ведь не могли просто пригласить и сказать об этом, им надо было лишний раз показать, кто в стране хозяин.

Или случай с военным билетом. У меня, как у сына дворянина, его изъяли, сказав, что я, мол, недостоин защищать Родину. Без военного билета по тем временам человек становился лишенцем, то есть кандидатом в лагеря.

Помогло, как ни странно, мое увлечение шахматами. Партнер по игре, который заведовал военным столом Большого театра, предложил написать заявление о якобы утере военного билета. Что я, естественно, и сделал.

Товарищу удалось выправить мне новый документ. Оказалось, что в военкомате при переезде были утеряны дела на несколько букв, в том числе на букву «м». Благодаря чему я и остался на свободе.

— Вы с тех пор не расстаетесь с шахматами? Вот и сейчас на вашем столе доска с неоконченной партией.

— Это помогает разрядиться. Играя в шахматы, я отключаюсь, экономлю нервные клетки. Еще люблю читать. Дома собрал богатейшую библиотеку — свыше пяти тысяч томов по искусству. Не выходя из собственного кабинета, могу совершить путешествие в любой музей мира.

За спиной Моисеева висела большая фотография, на которой танцоры его коллектива раскланивались перед публикой после концерта. Впереди всех, как и положено, стоял Игорь Александрович.

Фотография была сделана лет двадцать, наверное, назад. И я невольно переводил взгляд с сидящего напротив меня Моисеева на фотографию. Разумеется, в конце концов хореограф перехватил мой взгляд.

— У вас ведь нет солистов, да? На фотографии все стоят в один ряд. Только вы на пару шагов впереди.

— Да, и это моя принципиальная позиция. Если кто-то вздумает назвать себя солистом — тут же выгоню. У нас все равны — ив классе, и на сцене. В одном танце можно солировать, а в другом — стоять в кордебалете. Как в большой семье.

— В своей собственной семье вы тоже никого не выделяете? Почему ваш внук учится в школе Большого театра? Не захотели взять его в свой коллектив?

— Такое решение приняла его мать. Но он хорошо устроился, на хорошем счету. И потом, ведь Большой театр — это всегда Большой театр.

— Ну, уж правнука, наверное, все-таки возьмете в ансамбль?

— Ему сейчас всего десять лет. Время покажет. Возможно, станет танцором, а может, и нет. В этой жизни каждый должен сам прокладывать свою дорогу.

— А ваши родители оказали на вас сильное влияние?

— Как и любые родители на своих детей. Другое дело — каким будет это влияние. Я, разумеется, стал тем, кем стал во многом благодаря семье.