Тайна Леонардо - Андрей Воронин

Марат Хаджибекович Мансуров стал очень неплохим пластическим хирургом, много и небезуспешно работал над тем, чтобы стать хирургом по-настоящему хорошим, и считал, что для одного человека этого вполне достаточно.

С ним, разумеется, были согласны далеко не все. Например, сестра его жены, Лидия, которая работала в Эрмитаже, составляя там какие-то бесконечные каталоги, и у которой любой разговор неизменно заканчивался замшелой притчей из жизни великих мастеров прошлого, называла его неандертальцем, варваром и гунном всякий раз, как он в ее присутствии высказывал свои взгляды на роль искусства в жизни человечества. Марат Хаджибекович считал, что искусство должно служить народу, а не наоборот – в широком смысле, естественно, а не в том, который подразумевали люди, впервые выдвинувшие этот лозунг. Искусство должно радовать, должно вдохновлять, должно, наконец, делать людей добрее и чище; но стучать лбом в паркет, стоя на коленях и восклицая: "Ах, Леонардо! Ах, Джоконда!" – это, по мнению доктора Мансурова, было чистой воды идолопоклонничество. Ну что, собственно, Леонардо? Что – Джоконда? Ну, талантливо и даже гениально, и что? Чем вы так восхищаетесь, господа, чему радуетесь? Уж не тому ли, что пять с лишним веков ваше обожаемое искусство топталось на месте, не только не продвинувшись ни на шаг вперед со времен Леонардо, Микеланджело и Рафаэля, но и заметно деградировав?

Эта система взглядов, исповедуемая и пропагандируемая на протяжении всей сознательной жизни, привела к тому, что доктор Мансуров, человек, в общем и целом вполне культурный, не сумел бы, не прочтя предварительно табличек с подписями, отличить не только Леонардо от Рафаэля, но даже и "Мадонну Литта" от "Мадонны с цветком", она же "Мадонна Бенуа". Видеть-то он их видел, и даже не единожды, но они не произвели на него того глубокого, неизгладимого впечатления, которое, по мнению все той же свояченицы Лидии, должны были произвести. Это были всего-навсего талантливо написанные портреты давно умерших женщин с признаками явного нездоровья, которые доктор Мансуров как медик видел очень даже хорошо.

Словом, от искусства Марат Хаджибекович был далек, и рассказ свояченицы Лидии о том, что из Эрмитажа якобы похитили одну из работ Леонардо, он воспринял как очередную сплетню. Лидия рассказала эту историю жене доктора по большому секрету, взяв с нее страшную клятву никому об этом не говорить. Мансурова всегда смешила наивная вера людей в то, что окружающие глупее и порядочнее их самих и по этой причине не станут выбалтывать секреты, которые они сами не сумели удержать в себе. Разумеется, жена за ужином пересказала ему эту историю, и оставалось только гадать, скольким еще людям она была поведана "по секрету" – и женой доктора, и ее сестрой Лидией, и всеми, кому она была известна. По Питеру пошла гулять очередная невероятная сплетня, и Марат Хаджибекович не сомневался, что в ближайшее время она достигнет Москвы, а оттуда покатится во все стороны света, до самых отдаленных рубежей России.

Марат Хаджибекович допускал, что картину Леонардо могли украсть. В конце концов, невелика премудрость! Он еще очень живо помнил то время, когда одуревшие от разгула демократии "дорогие россияне" быстро и деловито растаскивали и распродавали целые танковые дивизии, авиационные полки и военно-морские соединения. На таком фоне картина, способная уместиться под мышкой, как-то терялась, и Мансуров не сомневался, что если картину действительно подменили, то сделал это кто-то из сотрудников Эрмитажа, и вполне возможно, что уже несколько лет назад. Хватились! Да она, наверное, давным-давно висит в чьей-то частной коллекции, а тот, кто ее умыкнул, отдыхает в каком-нибудь Лондоне или Ларнаке... Вы проверьте сначала, остался в вашем Эрмитаже хоть один оригинал или там давно одни дешевые подделки!

Но в данный момент все это не имело ни малейшего отношения к делу. К делу относилось только промелькнувшее в уме Марата Хаджибековича словечко "маньяк", потянувшее за собой цепочку воспоминаний и ассоциаций. Ему вспомнилось, что жена (со слов Лидии, разумеется) утверждала, будто на одну из работ самого великого Леонардо мог покуситься только законченный маньяк, не мыслящий без нее своего существования. В данный момент перед ним сидел как раз такой маньяк, да и работа, если ему не изменяла память, упоминалась как раз та: репродукция в данный момент находилась в руках у посетительницы.

Сообразив все это, доктор Мансуров протянул руку, как бы невзначай выдвинул верхний ящик письменного стола и, делая вид, что копается в бумагах, одним беззвучным нажатием кнопки включил миниатюрный цифровой диктофон, который держал в кабинете на случай разных непредвиденных ситуаций – вот вроде этой, например.

Теперь, когда меры были приняты, можно было и поговорить.

– Позвольте, – произнес он, через стол протянув руку к репродукции. – Я взгляну еще разок, если не возражаете.

Посетительница с готовностью отдала репродукцию. Мансуров скользнул невнимательным взглядом по тонкому женскому профилю, склоненному над пухлым кудрявым младенцем, и впился глазами в подпись.

Так и есть, черным по белому: "Леонардо да Винчи. "Мадонна Литта"". Именно об этой картине говорила свояченица Лидия. И вот напротив него в кресле для посетителей сидит явная маньячка, вбившая себе в голову, что она должна быть как две капли воды похожа на эту самую мадонну. А еще она – искусствовед и наверняка имела доступ к собранию Эрмитажа в дни, когда музей закрыт для посетителей.

То, о чем подумал в эту минуту доктор Мансуров, казалось невероятным, но в совпадения он не верил, да к тому же привык доверять своей интуиции. Хирург без интуиции – ничто, это просто машина для разделки мяса и накладывания швов. Разом перескочив через множество рассуждений, сомнений и выводов, Марат Хаджибекович понял вдруг, что сидящая перед ним женщина имеет какое-то отношение к похищению из Эрмитажа картины да Винчи. В этом он уже не сомневался, как и в том, что картина действительно похищена. Оставалось лишь выяснить истинную роль пациентки в этой истории, и тогда...

Что будет тогда, доктор Мансуров еще не знал, но полагал, что подобные вещи не должны сходить похитителям с рук. Не можешь написать картину – купи, не можешь купить – ходи по музеям или довольствуйся репродукциями. Что это за манера – хватать, что приглянется, присваивать не тобой сделанное и не тебе принадлежащее?!

– Да, – сказал он, – картина замечательная. И лицо такое, знаете... одухотворенное. Жаль, репродукция плохонькая.

– Да, это жаль, – заметно оживившись, согласилась пациентка. – Насколько, наверное, вам было бы проще работать, имея в качестве образца оригинал!

"Ага", – подумал Марат Хаджибекович.

– Действительно, – сказал он вслух. – Но к чему мечтать о несбыточном?

– Ну, почему же – о несбыточном? – возразила пациентка. – Любое желание осуществимо, если есть воля и средства для достижения цели. Поверьте, и то и другое у меня имеется в избытке. Особенно, гм... средства.

– Не думаю, что руководство Эрмитажа согласится продать вам картину самого да Винчи, – ступая на зыбкую почву частного расследования, забросил удочку Марат Хаджибекович.

– Руководство Эрмитажа, конечно, не продаст, даже если очень захочет, – согласилась посетительница, проглотив тем самым наживку.

– Простите, я вас не совсем понимаю, – солгал Мансуров.

– Вы, наверное, просто еще не слышали...

– О чем же?

– Говорят, – пациентка наклонилась вперед и понизила голос, – говорят, что "Мадонну Литта" из Эрмитажа украли!

– Что вы говорите?! – неискренне удивился Марат Хаджибекович. Он был почти уверен, что ему вот-вот предложат взглянуть на этот пресловутый "образец" для подражания.

– Представьте себе, – сказала посетительница. – Не забывайте, я искусствовед и знаю, что это не пустые слухи. А еще знаете что говорят? Говорят, ее украли те самые люди, которые весной якобы пытались ограбить выставку испанского золота. Говорят, та попытка ограбления была затеяна просто для отвода глаз и, пока одни грабители бегали от милиции, другие спокойно подменили картину репродукцией...

Марат Хаджибекович, не сдержавшись, поморщился. Весенняя история была еще свежа в его памяти, он не забыл ничего – ни унизительных, изматывающих, бесконечных допросов в прокуратуре, ни затоптанных полов и испачканных стен на даче, где бог знает сколько времени жили какие-то посторонние люди, более того, преступники, ни обысков дома и в клинике, ни косых взглядов соседей и знакомых – ничего, ничего он не забыл, потому что такое, увы, не забывается.

Вспомнив все это, хирург так огорчился, что даже не сразу понял, к чему клонит его посетительница. Впрочем, в неведении он оставался недолго, потому что пациентка сама выложила карты на стол, сделав это с достойной лучшего применения откровенностью.